Пленник волчьей стаи - Юрий Пшонкин

— Ненак, ты мне тоже нравишься,— ответил Атувье и зачем-то снял с плеча ружье. — Нравишься, но я не хочу переходить дорогу Вувуну. Не будет мне удачи, если я возьму то, что должно принадлежать другому. Этому учил меня отец и самый мудрый шаман нашего народа Котгиргин. Я сказал.

Ненак закусила нижнюю губку, сверкнула своими раскосыми глазами и торопливо пошла к яранге.

Старик Килькут начал слабеть на подходе осени, во время холодных дождей. Он мало ел, мало ходил, подолгу сидел возле костра либо в чоттагыне[34] либо у костра, что горел возле яранги. Килькут смотрел на огонь, возвраща­ясь к ушедшим дням. Он сидел, пока костер не угасал, и тогда всем казалось, что и в самом Килькуте угасал костер жизни. Особенно подолгу он засиживался у огня в последние дни. Давший «слово», он готовился исполнить его достойно. Глаза Килькута были прикрыты набряк­шими веками, и все думали, что старик дремлет. Лишь когда рядом появлялся Тайнав, он. немного оживал, теп­лел взглядом. Килькут гордился Тайнавом, ибо младший сын был не только прилежным пастухом, но и настоящим бегуном. Килькут гордился, что именно он вырастил сына бегуном. И Килькут вспоминал...

На седьмой день после рождения Тайнава старики стойбища собрались в яранге Килькута на совет. Омрина принесла из полога сына, развернула шкуры и показала Тайнава старцам. У младенца еще не было имени, но совет самых уважаемых уже решал, кем он будет. «У него длинные ноги и широкая грудь. Надо готовить из него бегуна»,—сказал самый старший из стариков, мудрый Кояна. «Да, он родился бегуном»,—согласились осталь­ные и дали наказ счастливому отцу: «Готовь его». Кояна велел Омрине унести сына и громко сказал: «Если пас­тух бегает быстрее и дальше самого сильного оленя, он сбережет стадо. У кого быстрые и сильные ноги, тот всег­да разыщет такое пастбище, на котором его оленям будет много корма и где им никто не будет мешать».

Сын на руках Омрины громко заплакал. Мать приня­лась его успокаивать.

«Пусть кричит,— сказал Кояна. — Пусть много кри­чит, чтобы легкие у него стали крепкими».

Едва Тайнав научился ходить, как он, Килькут, начал брать его с собой в стадо. Тайнав хныкал, не хотел идти, садился на землю, но он заставлял сына идти дальше.

Тайнаву исполнилось пять зим, когда он, Килькут, сделал ему первые лапки-снегоступы. Утром привязал к лапкам небольшие камешки, приладил к торбасикам. «Будешь ходить на лапках весь день. Снимешь, когда спать ляжешь»,—сказал он. Тайнав не хныкал, знал: отец не любит повторять наказ дважды.

Скоро мальчик так привык к лапкам с маленькими камешками, что перестал их замечать. Мальчишка быст­рее взрослых взбегал на склон сопки. «Хорошо бегает»,— одобрительно говорили пастухи. Отец тоже видел, что сын не замечает лапок. Тогда он привязал к лапкам камни потяжелее. Несколько дней Тайнав бегал медленно, а по­том опять быстро. Даже по самому рыхлому снегу бегал как по земле. Килькут радовался, видя, как сын набирает силу бегуна. Зато Омрина не радовалась и часто плакала, видя, как изнуряет себя бегом ее младший. Плакала, но возражать мужу не смела.

Когда Тайнаву исполнилось десять зим, Килькут ска­зал ему: «Ты научился быстро бегать, но чтобы стать настоящим бегуном и побеждать соперников на праздни­ках, ты должен сделать свои ноги такими же крепкими, как ноги росомахи». И он привязал к лапкам Тайнава очень тяжелые камни.

Тайнав вздохнул. Разве с таким грузом быстро про­бежишь? Он хотел шагнуть, но камни крепко держали его ноги. Тайнав упал, посмотрел на отца. «Вставай, иди»,— приказал Килькут. Тайнав поднялся, кое-как сделал один шаг, другой и снова упал. «Вставай, иди,— снова услы­шал он строгий голос,—Ты снимешь лапки вечером».

Вечером Тайнав еле-еле дошел до яранги и не разде­ваясь упал возле костра чоттагына. Весьдень отец не раз­решал ему выпить даже глотка воды, но одежда на нем была серая от пота. «Пить»,—попросил он мать. Та за­черпнула воды, поднесла кружку, но отец одернул ее. «Дай ему мясного отвара. От воды сердце сырым будет». Омрина всхлипнула.

Много солнц скатилось за горы. Много лун взошло на звездное небо, прежде чем Тайнав снова начал «летать» на тяжелых лапках. «Полеты» дорого обходились — вече­ром мать меняла на нем одежду. Дневную сушила около костра или на солнце. Постепенно она все реже сушила дневную одежду — сын почти не потел. Он стал настоя­щим пастухом: наравне со взрослыми бегал в стаде, ловко набрасывал чаут на рога любого оленя, ибо теперь мог догнать даже самого быстрого. Однако бежал за таким оленем недолго — ноги уставали. Тайнав злился и все чаще спрашивал отца: «Когда я буду бегать как самый сильный беговой олень? Когда придет в мои ноги боль­шая сила?» Отец улыбался, успокаивал: «Твои сильные ноги придут к тебе позже. Ты еще молод, кмигн»[35].

Пятнадцать зим исполнилось Тайнаву, и его учителем стал дедушка Анкуча.

Весной отец вместе с другими пастухами погнал ста­до на летние пастбища, но Тайнаву стало не легче. Наобо­рот, дедушка Анкуча придумал для него еще более тяже­лые занятия. Старик сходил к дальней сопке. На склоне ее росло большое дерево. Анкуча подрезал нижний сук на десять частей, как рыбину на десять кусков. Потом сходил к другой сопке и на большой камень положил де­сять маленьких камешков. Вечером дедушка сказал Тай­наву: «Когда солнце проснется, я тебя разбужу. Ты побе­жишь к сопке Медвежий горб, найдешь большое дерево, отломишь одну часть нижней ветки и принесешь мне. На следующее утро ты опять побежишь туда и принесешь вторую часть. Я их сложу. И так будешь бегать десять раз, пока не соберется вся ветка. Вечерами ты тоже бу­дешь бегать к сопке Бараний лоб и с большого камня приносить один маленький. Ты будешь бегать десять вечеров, пока не принесешь десять камешков, которые я положил».

Едва солнце выказалось из-за темной зубчатки леса, Анкуча разбудил Тайнава: «Беги за веткой». Тайнав на­тянул летние торбаса-плекты и побежал. Сначала надо было добежать до сопки Нос девушки, взобраться на нее, спуститься по живым камням, потом бежать до топкого места тундры, за которым стояла сопка Медвежий горб. На ее склоне и росло дерево с подрезанной веткой. Когда Тайнав подбежал к дереву, ноги дрожали, в голове так бухало, будто внутри ее сидел шаман и лупил колотуш­кой в бубен. Сердце, казалось, хотело выпрыгнуть через рот. Однако отдыхать нельзя. Отломив первую часть вет­ки из десяти, он поспешил обратно.