Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

– Скажите, пожалуйста, – спрашиваю старика, – а Маяковского вы, по-видимому, не любите?

Валерий Петрович изумленно смотрит на меня и сердито отвечает:

– Болваны противопоставляют поэту поэта. Люди, слагающие честные стихи, – прекрасны, вне зависимости от избранной ими формы. Я обожаю Маяковского. И спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Не сердитесь, пожалуйста…

– Постараюсь. Ну, идите, идите же, я плохо засыпаю после таких ортодоксальных вопросов.

Последние три дня бесконечным потоком приходили транспорты с новыми партиями заключенных. Товарищи из лагерной канцелярии передали, что пригнали партизан с Украины, из Польши и Югославии. Все три дня в лагере пахнет гарью и в воздухе летает черная гарь: это значит, что печи крематория работают беспрерывно. Один заключенный из команды, обслуживающей печи, бросился на колючую проволоку: рассказывают, что среди польских партизан, которых загнали в крематорий, он узнал мальчика-сына, единственного родного ему человека на земле.

Настроение у всех подавленное. Коля Лучников тревожно заглядывает в лица новичков. Вечером он отзывает меня в сторону и спрашивает:

– Ты как в плен попал?

– А ты как?

– Раненым.

– А я сам сдался.

– Точно?

– Зачем глупые вопросы задаешь…

– Не такой уж он глупый, мой вопрос. А с лагеря почему бежал?

– У капо рожа не понравилась. Он – брюнет, а я, понимаешь ли, блондинов люблю.

– Ясно.

– Еще вопросы будут?

– Вопросов больше не будет. Одна просьба будет. Выполнишь?

– Смотря какая.

– А вот такая: я сейчас здесь с двумя хорошими людьми должен увидаться. Так ты нас постереги. Если кто пойдет – свистни, а если помощник капо выйдет, Чарквиани, – как хочешь, но задержи.

– С кем встреча?

– С нужными людьми. С коммунистами. Сделаешь?

– Ладно.

Коля юркнул в барак, через несколько минут вышел оттуда и скрылся за углом.

Я прохаживаюсь около двери и смотрю по сторонам. Мне не совсем понятен Коля, но то, что он делает с сапогами для фашистов, грозит виселицей в первую очередь ему как бригадиру. Это – «визитная карточка порядочного человека», как говорит Валерий Петрович. Я не успеваю ни до чего додуматься: из двери выходит помощник капо Чарквиани и направляется за угол, туда, где сейчас стоит Коля с его нужными людьми.

– У меня вопрос, – говорю я и закрываю Чарквиани дорогу.

– Потом.

– У меня сейчас вопрос к вам.

Чарквиани бьет меня по шее:

– А ну, пусти!

Я громко вскрикиваю. Меня не может не услышать Лучников. И он действительно, слышит меня, потому что мгновенно оказывается рядом.

– Тише ты! – шипит Коля. Чарквиани тоже шипит на меня, и оба они, переглядываясь, улыбаются. Все сразу же становится на свои места: ребята проверяли меня.

Стоим втроем: Чарквиани, Коля и я. Говорит Чарквиани:

– В другой раз не кричи так, будто тебе не дают баланды. Думать надо хоть немножко.

– Стараюсь.

– Старайся, только не так громко. У нас уши есть: говори – услышим, закричишь – испугаемся.

– Пугливые мы, – поясняет Коля.

– Все понял? – спрашивает Чарквиани.

– Ничего не понял.

– Коля разъяснит.

Чарквиани вразвалочку уходит.

– Вот так, – раздумчиво глядя вслед ушедшему помощнику капо, говорит Коля. Он ждет, пока тот скроется за угол, а потом продолжает: – Тут у нас вроде бы и лагерь, а если повнимательней посмотреть – так подпольная армия. И от имени боевого центра предлагаю тебе вступить в нашу организацию.

Из трубы крематория валит жирный, черный дым. Вышки щерятся пулеметными дулами. По колючей проволоке пропущен ток высокого напряжения. Передо мной стоит живой скелет в полосатой одежде каторжника, с красным треугольником на груди, и спокойно смотрит на меня, ожидая ответа. Я не могу сразу ответить. Коля, по-видимому, понимает мое состояние. Он пожимает мою руку, хлопает по плечу и уходит в барак.

Чарквиани почти ни с кем не общается. Его оберегают, во-первых, потому что он знает немецкий язык, а во-вторых, потому что он помощник капо. Очень важно иметь в рядах подпольной организации такого высокого лагерного начальника. Чарквиани может перемещать с тяжелой работы на более легкую и тем поддерживать вконец ослабших товарищей. Потом, его любит уголовник-немец из лагерной картотеки за умение показывать фокусы со скорлупкой и с узелком. Немец зовет Чарквиани «кляйн Сталин» и за взятку готов выполнить любую его просьбу. Поэтому Чарквиани по поручению подпольного центра держится особняком, иногда даже орет на нас, а в присутствии эсэсовцев может дать подзатыльник. Мы ему подыгрываем и на него сердимся особенно заметно, так, чтобы это видел капо дядя Петя.

Вечерами Коля Лучников пропадает. Возвращается он поздно и всегда с новостями. Он приносит сводки Совинформбюро. Он помнит их наизусть. Заучиваю сводки и я, с тем чтобы потом передать трем наиболее верным товарищам, которых мне указали. А те – в свою очередь – другим. Так мы несем в лагерь правду, потому что слушать гитлеровские последние известия из репродуктора, укрепленного на высоком столбе около аппельплаца, довольно гадостно. Мы-то знаем, что они все врут, но докопаться до правды из их сообщений – невозможно, потому что они здорово научились делать свои передачи.

Дядя Петя просыпается утром с мутными глазами. Они у него какие-то незрячие, будто подернутые голубоватой пленкой. Он не завтракает и, быстро одевшись, куда-то уходит. Возвращается он часа через полтора – свежий, помолодевший и ясноглазый. Мне Коля объяснил, что дядя Петя больной человек – садист. Он по утрам ходит к эсэсовцам – вымаливает дать ему кого-нибудь убить. У нас он это делать боится, а в другой зоне – отводит душу – думает, что мы не узнаем. Степень его благодушия зависит от того, скольких он человек убил с утра. Однажды он вернулся в барак добрый, ласковый и улыбчивый. Я в тот день оставался в бараке уборщиком. Он увидел меня с веником, остановился и спросил:

– Ну что, молодой человек, выучился чему-нибудь хорошему в лагере?

А мне только за день перед этим про него все рассказал Коля. Я посмотрел на его улыбающееся, гладкое лицо и сказал:

– Выучился.

– Чему же ты выучился?

– Таких, как ты, ненавидеть смертной ненавистью выучился.

Дядя Петя съежился и отошел к Чарквиани. Он сказал ему, усмехаясь и подмигивая левым глазом:

– Погубите парня, майоры да полковнички! Сами-то молчите, он – брякает. Хорошо, у меня грусть сейчас, не до него мне, утром, пожалуй, им займусь…

И – ушел к себе в комнатку.

Чарквиани вечером вызвал меня из барака. Там за углом стоял Коля Лучников и еще один незнакомый мне человек с серым больным лицом.

– Он, – сказал человеку Чарквиани.

Тот рывком поздоровался со мной и, кашляя, стал говорить:

– В первый раз за нарушение конспирации мы объявляем вам строгий выговор. В другой раз вы будете наказаны по-настоящему. Тоже мне – героизм: сказать палачу,