По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов

Так что за столом сошлись серьезные игроки. Обсуждая меню и болтая о пустяках, один из них думал о том, как получить информацию, а другой, как ее всучить. Оба мастерски вели игру, и к концу вечера каждый считал себя победителем. Через два дня Дэн вылетел в Кейптаун.

Чутье репортера не обмануло Дэна. Сенсация была, и еще какая. В Кейптауне репортерское удостоверение помогло ему выйти на охотников и звероловов, которые подтвердили, что в здешних лесах действительно попадаются обезьяны, у которых отрастают отнятые конечности. Они знали это совершенно точно, так как, попадая в капкан, обезьяны часто теряют руку или ногу. Такой товар считается уже некондиционным. Раньше таких обезьян просто убивали. Но в последние годы спрос на них сильно возрос. Теперь покупают и увечных. Их стали лечить и заметили, что у некоторых руки и ноги дейст- вительно отрастают заново. Причем говорят, что это те обезьяны и их потомки, что несколько лет назад были выпущены из лаборатории Концерна, принадлежавшего трем белым, покинувшим страну.

Нашел Дэн и врача, написавшего заметку про выросшую печень. После долгих препирательств он признался, что речь шла об одном из совладельцев Концерна. Но когда Дэн узнал, что солдат из Руанды тоже проходил лечение в лаборатории Концерна, сомнения отпали. Все пути вели в таинственную лабораторию.

Из поездки Дэн вернулся с готовой статьей, но опубликовать ее ему не довелось. Кетти встретила его в аэропорту, усадила в свой автомобиль, и что-то долго ему объясняла. После этого разговора желание публиковать сенсационный материал у Дэна пропало. Через неделю Кетти с сыном вылетели в Лондон. Спустя несколько месяцев за ними последовал Дэн. Он сильно изменился за это время, можно сказать, стал другим человеком. Друзья и знакомые заметили, что он перестал навязывать всем свой образ крутого парня, стал задумчивым и целеустремленным. Объектом его интересов стали врачи и биологи. С ними он начал сводить знакомства и вести деловые беседы.

Путешествие в Москву

Вот, что рассказал нам об их приключениях Дэвид, когда мы, наконец, оказались дома. Майкл лишь дополнял его рассказ отдельными деталями. Я приведу этот рассказ от его собственного имени.

– Собираясь в Москву, мы с Майклом преследовали одну единст- венную цель: повидать родителей, если они еще живы, или поклониться их могилам. Никаких иных планов у нас не было. Мы летели налегке, без багажа, имея в руках по маленькому кейсу со сменой белья и бритвенными принадлежностями. Неприятности у нас начались уже с первой минуты путешествия. В самолете Аэрофлота, это был ТУ-154, стюардесса со злыми глазами разделила нас, посадив вопреки указанным в билетах местам, на другие, в соответствии с только ей ведомой логикой. Сидения были очень неудобные. Колени упирались в спинку впереди стоящего кресла. Еда оказалась отвратительной. От курицы явственно пахло рыбой. Я предпочел обойтись без еды. Майкл поступил так же. Благо расстояние не мешало нашему общению.

Спустя четыре часа, самолет приземлился в аэропорту Шереметьево-2. Старый аэропорт Шереметьево-1, из которого мы улетали в Берлин семнадцать лет назад, был виден в иллюминатор. Мы долго, более часа, просидели в салоне в ожидании трапа. Когда его, наконец, подали, мы вышли из самолета под дождь и пронизывающий ветер. Теперь мы ждали автобус. Но все это было мелочью. Настоящие неприятности начались, когда мы предъявили свои паспорта пограничникам. Они долго рассматривали их, а потом офицер отвел нас в отдельное помещение, где мы застряли надолго.

В маленькой комнате, где за столом сидел офицер, а у двери стоял солдат с автоматом, было душно и накурено. Офицер говорил на ломаном английском языке. О том, что мы знаем русский, лучше было не говорить. Офицер пытался понять, зачем мы, двое чилийских граждан, прилетели в Москву, да еще и из Лондона. Разглядывая штампы в паспорте, он понял, что помимо этого, мы много лет провели в ЮАР, и еще более насторожился. Объяснение, что мы преследуем исключительно туристические цели, его не удовлетворило. Разговор носил явно тупиковый характер. В конце концов, офицер предложил нам лететь обратно в Лондон. Если бы мы могли в тот момент представить себе, что произойдет дальше, то наверняка согласились вернуться восвояси. Но мы даже не могли предположить, что пограничники уже вызвали представителя КГБ и, фактически, давали нам последний шанс избежать встречи с ним.

Офицер вышел из комнаты. Солдат у двери присел на стул. Прошло часа полтора. Все это время мы еще могли выбраться отсюда, но мы не использовали и этот шанс.

Наконец, в комнату вошел человек в штатском. Солдат вскочил со стула. Не здороваясь и не называя себя, человек в штатском снова задал нам примерно те же вопросы, что и офицер, а мы повторили свои ответы.

– Ну, что же, – сказал он, выслушав нас, – раз вы не хотите возвращаться туда, откуда прилетели, придется вам проехать со мной.

Мы вышли из комнаты и поняли, что нас арестовали. Спереди и сзади нас появился конвой. У конвоиров в руках не было оружия, но и бежать было абсолютно некуда.

Мы вышли из аэропорта на улицу через какой-то боковой выход и сели в припаркованный рядом с ним микроавтобус с надписью "Почта". Мужчина в штатском сел рядом с водителем, а мы вместе с конвоирами разместились в салоне, наглухо отделенном от внешнего мира. "Так вот он какой, современный воронок", – подумал я, понимая, что дело принимает неожиданный для нас и весьма серьезный оборот.

Усевшись на жесткое сидение, я попытался расслабиться, но продолжал автоматически фиксировать все повороты автомобиля. Машина выехала с территории аэропорта, проехала несколько километров по новой дороге, связывающей его с Ленинградским шоссе, и помчалась по нему в город. Почти нигде не притормаживая и не останавливаясь, она быстро добралась до центра, и, сделав крутой поворот, остановилась. "Площадь Дзержинского, – подумал я про себя, – нас привезли в КГБ". Послышался скрип раздвигавшихся ворот. Машина проехала еще несколько десятков метров и остановилась. Водитель заглушил двигатель. Дверь машины открылась, и нас ввели в подъезд. Без всяких разговоров нас развели по одиночным камерам и оставили одних. Я огляделся по сторонам. Железная кровать без матраса, маленький столик, унитаз, умывальник – все примерно на девяти квадратных метрах. Под потолком забранное решеткой окно, через которое пробивался слабый свет. Я снял плащ, сложил его несколько раз и положил на сетку кровати в качестве подушки. Потом лег и закрыл глаза. Внутренняя тюрьма КГБ – место, пользовавшееся самой дурной славой еще в те времена, когда я жил в Москве. Здесь можно остаться до конца дней. Собственно, и число этих дней теперь могло отмеряться только тюремщиками. Неужели нам суждено исчезнуть из жизни наших семей так же, как семнадцать лет назад мы исчезли из жизни своих родителей. Надо не поддаваться отчаянию, беречь силы и искать выход из положения. Я попробовал уснуть, но услужливая память стала преподносить мне сюжеты из тюремной жизни моих предков. Камеры, в которых они оказывались, были много хуже моей. Оптимизм этим картинам добавляло лишь то, что моим предкам удавалось выйти из заточения. Иначе они не смогли бы зачать своих детей, через которых дошли до меня их воспоминания.