По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов

Все же я заставил себя заснуть и проснулся лишь от лязга входной двери. Мне принесли в полиэтиленовом пакете бритвенные принадлежности и смену белья из моего кейса. Кроме того, на стол поставили миску с кашей и куском хлеба. Я уже достаточно проголодался и решил не капризничать, как в самолете. В камере зажгли свет, а за окном стало совсем темно. Надо было снова ложиться спать. На этот раз заставить себя заснуть было еще труднее. Сон не шел. В голове роились тревожные мысли. Майкл тоже терзался, не зная, что делать. Мы, как могли, поддерживали друг друга. Обсуждая сложившуюся ситуацию, мы решили строго придерживаться той позиции, что заняли с самого начала. А пока соблюдать режим дня, делать гимнастику, не давая себе потерять спортивную форму.

Трое суток нас никто не беспокоил. Три раза в день нам приносили скудную еду, и это было все общение с внешним миром. Только на четвертый день нас вызвали на допрос. В кабинете, куда нас привели, за столом сидел полковник. Еще двое в штатском сидели в стороне от стола. Для нас были поставлены стулья напротив половника. "Ого, уровень приема повышается", – прокомментировали про себя мы с Майклом. Полковник заговорил на русском, и мы сделали вид, что ничего не понимаем. Однако полковник продолжил свою речь, не обращая на нас внимания: "Вы можете делать вид, что не знаете русского языка, но, думаю, вы его сразу вспомните, когда посмотрите вот на это". Он протянул каждому из нас по паспорту. Раскрыв свой экземпляр, я увидел в нем собственную фотографию более чем двадцатилетней давности. Это был тот самый паспорт, который я сдал на хранение при получении служебного паспорта для выезда за границу, в ГДР. Какой поворот событий!

– А теперь посмотрите на это, – сказал полковник, и взял со стола тонкую серую папку.

Я сразу узнал ее, хотя видел лишь однажды, почти тридцать лет назад в кабинете Генерала, где он фактически принудил нас подписать бумаги о согласии работать на его ведомство и обязательство о неразглашении государственной тайны. Тогда Генерал обещал в случае своего ухода от дел либо уничтожить папку, либо передать ее своему преемнику. Что же произошло при его бегстве отсюда на самом деле, оставалось неясным. За многие годы нашей совместной с ним жизни в ЮАР нам ни разу не пришло в голову узнать о судьбе папки. Мы просто не задумывались об этом, считая, что все эти проблемы остались в другой жизни, возврата к которой просто не может быть. Теперь было ясно, что прошлое цепляется за будущее мертвой хваткой.

Отрицать, что мы – это мы, было бесполезно. Это могло только усугубить ситуацию. В конце концов, мы даже не нарушили своих обязательств перед этим ведомством. Около десяти лет мы работали на него, как проклятые, а потом, поломав свою жизнь, уехали в изгнание. Совершенно точно. Мы покинули Советский Союз не по собст- венной воле. Никто не спрашивал нашего согласия, Увезли насильно и поставили перед фактом. Кто увез? Этого мы, правда, не знаем. Но вот то, что там, в ЮАР, перед нами снова возник Генерал в новом обличии, об этом лучше не говорить. Все эти мысли вихрем пролетели у меня в голове и оказались созвучны соображениям Майкла. Мы были готовы снова стать Алексеем и Сергеем, но хотели сделать все возможное, чтобы никоим образом не засветить свои семьи и не подставить Генерала, который тоже сейчас находился где-то в России.

Заговорив по-русски, я сразу дал понять, что мы признали доводы полковника вескими.

Но он сразу прервал меня.

– Нет, господа-товарищи, – радостно потирая руки, сказал он, – теперь я буду допрашивать вас по отдельности.

Если бы он знал, до какой степени нам было это безразлично. Меня увели обратно в камеру, и я принял участие в допросе Сереги, лежа на своей койке, на которой за время моего отсутствия появился матрас, подушка и комплект на вид чистого белья. "Интересно, признают нас за своих или нет", – подумал я, но тут же переключился на участие в допросе Сереги.

Полковник попросил Серегу рассказать основные факты его биографии. Он начал излагать их со свойственной ему обстоятельностью с самого детства, не забывая обо мне. Пока Серега говорил о своих школьных годах, службе в армии, институте и работе после его окончания, полковник не перебивал его. Он оживился только тогда, когда Серега начал рассказывать о том, как начались его контакты с КГБ. Он дотошно расспрашивал его, где и с кем он встречался до того, как встретился с Генералом, а потом и о нем самом. Очень скоро стало ясно, что при безусловном интересе к нашим персонам его больше всего занимала фигура самого Генерала. Серега сказал, что никогда не знал его имени, отчества, фамилии, должности и звания. Что за все годы нашей работы в их ведомстве у нас было всего несколько встреч с ним и только по его инициативе. Все это было чистой правдой. Потом Серега рассказал, как нас неожиданно отправили за рубеж на конференцию, а оттуда насильно вывезли в ЮАР. То, что он рассказывал о жизни там, уже не было чистой правдой. Серега не сказал ничего о втором пришествии Генерала, о нашей работе и достигнутых результатах и о семьях. Он сказал лишь, что мы сами нашли себе работу, жили неплохо и все эти годы ждали, что нас найдут и скажут, зачем сюда привезли. Когда же в Советском Союзе начались бурные перестроечные процессы, мы сочли, что ждать уже больше нечего, и приехали сюда только для того, чтобы выяснить судьбу своих родителей.

Допрос окончился. Серегу увели в камеру. Там у него тоже появились скромные элементы комфорта. Улучшилась и еда. Во всяком случае, ужин в этот день был существенно вкуснее и разнообразнее, чем в предыдущие. Это обнадеживало, позволяло надеяться, что нас воспримут как своих забытых героев. Но, что это нам могло дать в перспективе? О возвращении в Англию, к нашим семьям не могло быть и речи. Во-первых, не выпустят из страны, а если и выпустят, то мы, наши жены и дети все равно в большей или меньшей степени останемся у них под колпаком. Только Бог или черт знает, что им может взбрести в голову. Нет, второй раз продавать душу тому же самому дьяволу, но в ином обличии, мы не будем. Я вспоминал годы, когда познакомился с Джессикой. Она понравилась мне сразу, с первой нашей встречи в клинике доктора Бернарда. Ее имя звучало очень мягко, создавая идеальный для меня образ. Она казалась мне очень цельным человеком, не способным на ложь и предательство. Все наши дальнейшие встречи, а потом и совместная работа только укрепили мои представления о ней и мои чувства. Но я боролся с собой, опасаясь, что мое прошлое может оказаться губительным для близких мне людей. С годами это опасение ослабло, и, когда Джессика вдруг собралась уезжать, я бросился за ней, очертя голову. Ну что же, годы, прожитые вместе, были счастливыми. Но поймет ли она меня, если я вдруг исчезну.