Приключения Найджела - Вальтер Скотт

Ему не терпелось, как он говорил, удовлетворить свое тщеславие, представив меня некоторым из своих знатных английских друзей. В доме леди Д*** этого сделать было нельзя, и по приказанию моего мужа, которое я считала теперь законом, я дважды отважилась побывать у него дома в сопровождении одной лишь манны Паулы. Общество состояло из двух дам и двух кавалеров. Там нас ждали музыка, веселье и танцы. Я и раньше слыхала о свободе английских нравов, но пока мы развлекались, а затем ужинали, я не могла не подумать, что она граничит с распущенностью. Я, однако, приписывала свое недоумение неопытности, не решаясь усомниться в пристойности того, что одобрял мой муж.

Вскоре меня отвлекли другие события. Болезнь моей бедной матери близилась к развязке. На мое счастье, она умерла в неведении того, что ранило бы ее в самое сердце.

Ты, может быть, слышала, как католические священники в Испании, и в особенности монахи, осаждают ложе умирающего, чтобы добиться посмертного дара в пользу церкви. Я говорила уже, что с болезнью раздражительность моей матери усилилась, а рассудок в той же мере ослабел. Негодование, какое возбуждала в ней назойливость толпившихся у ее постели священников, придало ей бодрости и сил, а смелый дух непреклонной реформистской секты, которой она втайне оставалась верна, развязал коснеющий язык. Она открыто признала религию, которую так долго исповедовала тайно, отказалась от всякой надежды, какую сулят другие религии, и от духовной поддержки, ими оказываемой, отвергла с презрением обряды католической церкви, осыпала изумленных монахов упреками в жадности и лицемерии и велела им покинуть ее дом. Они ушли вне себя от ярости и злобы, но вскоре вернулись с офицерами инквизиции и ордером на арест. Они застали лишь холодный труп той, кому мечтали отомстить. Так как сразу же выяснилось, что я разделяю еретическое вероисповедание моей матери, меня оторвали от ее тела и заточили в уединенный монастырь, где обращались со мной с той жестокостью, какой я, по заверению настоятельницы, заслуживала за свою распутную жизнь и духовные заблуждения. Чтобы оправдать то состояние, в каком я находилась, я объявила о своем замужестве и обратилась к настоятельнице с мольбой сообщить о моем состоянии мужу. Она холодно улыбнулась в ответ, сказала, что церковь уготовила мне лучшего супруга, и дала мне совет снискать грядущую милость божью и снисходительное обращение в настоящем, немедленно приняв монашество. Дабы убедить меня в том, что иного выхода для меня нет, она показала мне королевский указ, по которому все мое имущество закреплялось за монастырем святой Магдалины и переходило в его полную собственность после моей смерти или пострижения. Так как по религиозным побуждениям, а также из страстной любви к мужу я упорно отказывалась дать обет, то настоятельница — да простит меня бог, если я неправа, — стремилась всеми средствами ускорить мою смерть, чтобы не упустить добычи.

Монастырь, небольшой и бедный, был расположен в горах Гвадаррамы. Одни монахини, дочери местных идальго, были столь же бедны, сколь горды и невежественны; другие были заточены туда за беспутную жизнь. Сама аббатиса происходила из знатной семьи, чему и была обязана высоким саном. Говорили, что в молодости она запятнала свое имя распущенным поведением. Теперь, в преклонные годы, алчность и властолюбие, жестокость и бессердечие пришли на смену жажде запретных наслаждений. Я много вытерпела от этой женщины, и ее мрачные, неподвижные глаза, суровые черты лица и высокая закутанная фигура все еще преследуют меня во сне.

Мне не суждено было стать матерью. Я была тяжело больна, и в выздоровлении моем долго сомневались. Мне давали самые сильные лекарства — если только они были лекарствами. Наконец, вопреки моим собственным чаяниям и ожиданиям всех окружающих, здоровье мое восстановилось. Но когда впервые после болезни я увидела свое отражение в зеркале, мне почудилось, что на меня глядит привидение. Я привыкла получать от всех, и в особенности от мужа, комплименты прекрасному цвету моего лица — теперь же румянец исчез и, как ни странно, больше никогда не возвратился. Я замечаю, что те немногие, с кем я теперь вижусь, смотрят на меня как на бескровный призрак — так неизгладимы были результаты примененного лечения. Да простит бог тех, кто повинен в этом! Благодарю небо за то, что я могу сказать эти слова с таким, же искренним упованием, с каким молю о прощении собственных своих грехов.

В монастыре стали относиться ко мне несколько мягче, быть может тронутые моей необычайной наружностью, которая ясно свидетельствовала о моих страданиях, а может быть, опасаясь, что она привлечет внимание епископа, чей приезд вскоре ожидался. Однажды, когда я прогуливалась по монастырскому саду, на что недавно получила разрешение, и проходила мимо жалкого старого мавра-раба, на ком лежала обязанность ухаживать за садом, он пробормотал, не разгибая дряхлого тела и не подымая сморщенного лица от земли:

«У задней калитки растут анютины глазки».

Я была немного знакома с символическим языком цветов, доведенным некогда до совершенства испанскими маврами. Но даже если б я и не знала его, все равно пленник быстро научается улавливать всякий намек, сулящий свободу. Со всей поспешностью, какая совместима с крайней осторожностью, ибо меня могла увидеть из окна аббатиса или кто-нибудь из монахинь, я бросилась к задней калитке. Как всегда, она была заперта на засов, но на мое тихое покашливание мне ответил голос по ту сторону ограды — о небо, это был голос моего мужа:

«Не мешкайте здесь сейчас ни минуты, но когда колокол ударит к вечерне, будьте на этом месте».

Я удалилась, не помня себя от радости. Я не имела ни права, ни позволения присутствовать на вечерней молитве, и пока монахини пели в хоре, я должна была оставаться в келье. После моего выздоровления келью перестали запирать, однако под угрозой строжайшего наказания мне запрещалось выходить за ее пределы. Но будь что будет, я собиралась пренебречь любым наказанием. Едва отзвучал последний удар колокола, я выскользнула из кельи, незамеченная пробралась в сад, поспешила к задней калитке, с восторгом увидела, как она отворилась, и в следующий миг была в объятиях моего мужа. Подле него стоял еще один джентльмен с благородной осанкой; оба они были в масках и вооружены. Лошади, из которых одна была под дамским седлом, стояли наготове в ближней роще, и при них находились двое других замаскированных всадников, по-видимому слуги. Меньше чем через две минуты мы уже скакали со всей быстротой, какую дозволяла каменистая, извилистая дорога. Один из слуг выполнял, по всей видимости, роль проводника.