Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк

На страницах консервативной прессы ФРГ публикация Фридриха высокопарно именовалась «эпосом» или «сагой»[1163], «колоссальной картиной, исполненной ужасов»[1164]. При этом, вопреки общеизвестным фактам, самое широкое распространение получила версия о том, что прежде существовала «нормированная память», позволявшая говорить только о преступлениях немцев, а на тему несчастий немецкого гражданского населения было наложено негласное табу. По мнению газеты «Die Welt», память о бедах рядовых немцев отторгалась, потому что этому «способствовали чувства стыда и вины»[1165]. Теперь же к гражданам ФРГ, полагают журналисты правого толка, должна вернуться «память о собственных жертвах», необходимо «сказать о том, о чем долгое время умалчивали»[1166] и «освободить немцев от груза убийства евреев»[1167].

В общегерманской дискуссии участвовали историки леволиберального спектра. Ганс Моммзен призвал немцев помнить прежде всего «о Холокосте, о людских потерях восточноевропейских народов и о политике “выжженной земли”, осуществлявшейся в России». В шумихе, развернутой вокруг сюжета о бомбардировках, он справедливо увидел «попытку снять с немцев вину и вновь объявить их жертвами»[1168]. Ганс-Ульрих Велер настаивал на недопустимости использования Фридрихом термина «война на уничтожение», который давно стал синонимом «войны на уничтожение евреев и славян». Велер считал неприемлемым «неприкрытое отождествление бомбардировок с ужасами Холокоста» и осуждал «модный культ жертв»[1169]. Вывод ученого: «Немецкая общественность шаг за шагом теряет ценное завоевание последних десятилетий — само собой разумеющееся критическое отношение к собственной новейшей истории, которое как раз и придает нам способность двигаться в будущее»[1170]. Заслуживает внимания предупреждение Лотара Кеттенаккера: «Дебаты о роли немцев как жертв бомбардировок меняют наше историческое самосознание. Этот процесс только начался»[1171]. Вольфганг Зофски убежден в том, что «Любек и Гамбург ни в какой мере не уменьшают вину немцев за Освенцим». По его мнению, нынешнее общество ФРГ «не отрицает роль немцев как палачей, но не вспоминает о ней», что создает угрозу формирования неполной, «уполовиненной» памяти[1172].

Ральф Джордано, который находился в Гамбурге во время ковровых британских бомбардировок, уверен: «Только проблема изначальной ответственности, только причинно-следственные взаимосвязи и хронологическая последовательность — только все это может послужить основой для дискуссии о жертвах и преступниках». Он задает резонный вопрос: «Но разве все эти сцены не были повтором? Повтором того, что происходило на всем разрушенном немцами континенте, в особенности в Восточной Европе, в бесчисленных уничтоженных польских, белорусских, украинских и русских селах и городах — от Балтики до Кавказа… Если Гамбург, Кёльн, Дрезден, Берлин, Пфорцгейм или Вюрцбюрг были разрушены воздушными бомбардировками, то громадное число городов было уничтожено германской артиллерией и танками»[1173]. Об этом же Самуэль Зальцборн: «Хотят говорить о “немецких жертвах”, фактически не упоминая о национал-социализме». Утверждается «коллективная невиновность», «теряется исторический контекст, из памяти выветривается германская политика уничтожения народов»[1174].

Однако эти голоса далеко не всегда бывают услышаны. Предложенная Фридрихом и его единомышленниками модель «нового самосознания» воспринята значительной частью нынешнего германского общества. В 2006 г. сотрудники Лейпцигского университета провели обстоятельное сравнительное исследование высказываний германских печатных СМИ об отношении к разрушению Дрездена в контексте вины Германии за развязывание Второй мировой войны. Были обработаны 133 материала 15 локальных, региональных и общенациональных изданий за конец октября 2005 г. При этом только в 0,8 % рассмотренных текстов было недвусмысленно сказано о необходимости для немцев «рассматривать себя не только в роли жертв, но и обозначить понимание своего участия в вине» за союзнические бомбардировки[1175].

Публикация Фридриха и дискуссия вокруг нее явились индикаторами важных глубинных процессов эволюции общественного сознания ФРГ. В ходе дебатов о последствиях бомбардировки Дрездена Арнульф Баринг заявил, что современные немцы «не могут сладить с собственными актуальными проблемами», потому что они «утратили исторические пропорции» и «позитивное отношение к прошлому». Поэтому доминантная память о преступлениях режима «не может быть основой идентичности» и лишь «заводит в тупик»[1176].

Ни один из участников дискуссии (как соглашавшихся, так и не соглашавшихся с Фридрихом и его единомышленниками) не счел возможным вспомнить о ненемецких жертвах союзных бомбардировок — о тысячах и тысячах остарбайтеров и советских пленных, погибших во время воздушных тревог. Их не пускали в бомбоубежища, запирали в лагерных бараках, обрекали на мучительную смерть в пожарищах среди руин германских городов… Может быть, такая «забывчивость» современных немцев также свидетельствует о нынешнем уровне исторического сознания ФРГ?

Формируется новая мифология, реализуется попытка отвести массовое сознание от постулатов национальной ответственности и национальной вины за развязывание гитлеровским режимом Второй мировой войны, за преступные методы ее ведения. По убеждению Эрика Францена, тезис о немцах как жертвах войны «выставлен напоказ в качестве индикатора нового самосознания»[1177]. Алейда Ассман пишет в связи с этим о «новом национальном мифе», в рамках которого «размываются границы между жертвами и преступниками», фиксируется «готовность немцев уйти от своей исторической ответственности» и создать для себя «комфортную моральную позицию»[1178]. В немецкий литературный обиход вошел новый термин: «самовиктимизация» (от лат. victim) — провозглашение себя жертвой.

Под лозунгом «Немцы виновны в Первой мировой войне, но не больше, чем другие»[1179] происходит форменная атака на тезис Фрица Фишера о преимущественной роли кайзеровской Германии в развязывании войны. «Die Welt» опубликовала статью, подписанную несколькими немецкими и британскими историками, в которой содержится недвусмысленное утверждение: «Тезис Фишера о целенаправленном стремлении Германии к мировому господству оказался преувеличенным и односторонним… Царившая долгое время трактовка внешней политики германского рейха как воплощение грубости, неуместной силы, агрессивного экспансионизма и постоянных осечек давно уже поставлена под сомнение. Историки в поисках причин войны смотрят уже не только в сторону Берлина, но и в сторону Парижа и Вены, Санкт-Петербурга и Лондона. Вопрос вины был для Германии долгое время центральным. Но германский рейх не был виновен в развязывании Первой мировой войны»[1180].

Вслед за пересмотром итогов «контроверзы Фишера» получают распространение тезисы о «ненужности спора историков». Напомнил о себе Эрнст Нольте, выступив с утверждением, будто бы в развязывании Второй мировой войны виновны (не меньше, чем Германия) Польша и Великобритания[1181]. В историографии ФРГ сохраняется (а порой и настойчиво подчеркивается) тезис о том, что советско-германская война была столкновением двух тоталитарных диктатур. Йорг Баберовски, чья книга «Выжженная земля»[1182] исходит из данного постулата, был удостоен высокой литературной премии на Лейпцигской книжной ярмарке 2012 г. Ведущие германские печатные издания, принадлежащие как к правому, так и к леволиберальному направлениям, выступили при этом с