Корпорация «Попс» - Скарлетт Томас

И вот после ланча я наконец кое-что нахожу. Старый, потрепанный экземпляр «Женщины на обрыве времени» Мардж Пирси.[104] Мама написала на титульном листе, но не только свое имя. «Пожалуйста, верните эту книгу Беатрис Бэйли» — ее знакомый кудрявый почерк. Что ж, о'кей, в нескольких ее книгах есть такая надпись, или почти такая, с ее девичьей фамилией — моей фамилией — Батлер. Но тут есть кое-что еще. Она написала в этой книжке что-то лично для меня! Милая, любимая Алиса, я только что дочитала эту книжку и сама не знаю, что тебе сказать. Может, ты меня уже успела забыть. Интересно, сколько тебе сейчас? Дойдет ли до тебя эта книжка вообще? Я попросила твоего дедушку положить ее в ящик с книгами, которые тебе оставила, но порой люди обещают что-то сделать, а потом забывают А эта книжка для меня очень важна. Она объясняет… да много чего. Пожалуйста, береги ее. Алиса, прошу тебя, не сомневайся: я очень тебя люблю и всегда буду так любить. Эта любовь не умрет. Я-то умру, и даже чуть раньше, чем рассчитывала, но я никогда, ни за что не исчезну совсем. Чувствую, что должна сейчас сказать что-то глубокомысленное, но поля в книжке слишком узкие для моих мыслей о мире, я буду краткой. ИЗМЕНИ МИР. И неважно, большой или маленькой будет перемена, — главное, чтобы она была к лучшему. Я смотрю вокруг и вижу ядерные ракеты, вивисекцию, жестокость, нищету и голод. Будет ли все иначе, когда ты вырастешь? Я надеюсь. Там, на том свете, буду ждать твоего отчета. Со всей любовью — Мама.

Я сглатываю, к глазам подступают слезы. Она где-то там, ждет меня! Она любит меня! И тут я понимаю: вот как с нами разговаривают мертвые. Вот как они поддерживают связь. Моя мама ради меня совершила путешествие во времени. Моя личность будто становится больше. Я не просто Алиса Батлер, сирота, потерпевшая кораблекрушение. У меня есть мама, и она меня любит. Перестав плакать, я принимаюсь за книжку. Она очень взрослая, но я буду смаковать каждое слово. Я ее пойму. Я должна. И хоть я и не знаю, как смогу изменить мир, но чуть погодя, глядя из окна в бесконечный космос, я клянусь маме, что сделаю это. Где она живет — в облаках? Среди звезд? Внутри радуги? Однако она есть — где-то там. Теперь я в этом уверена.

Ближе к вечеру в воскресенье мне чудится, что бабушка, должно быть, грустит: я несколько недель не навещала ее в кабинете. У меня была куча школьных заморочек, но вообще-то разве это меня оправдывает? Жалко, сейчас не летние каникулы. Неохота возвращаться в школу. Понравился бы маме тот человек, которым мне приходится быть в школе, — да и поняла бы она его? Может, я показалась бы ей той, кем сама себя теперь считаю — трусливой коллаборационисткой? Я выглядываю в окно, но там ничего нет. Никакого ответа на падающей звезде. Никакого послания на межзвездном лазерном луче. Измени мир. Кабы знать, как. Несмотря на то что мне за два дня наверстывать домашку, я бреду по коридору к бабушкиной двери и стучусь.

— Алиса, — говорит она. — Как по заказу. Ты мне нужна: прочитаешь вслух эти вот числа, я их буду записывать…

Я словно вернулась домой после долгих странствий.

В понедельник в школу я не иду — болит живот. Вместо этого торчу дома, читаю. Днем дедушка спрашивает, не сделаю ли я для него список кое-каких редких красных цветов — или слишком хвораю? Ужинаю я внизу со стариками. Во вторник живот болит еще пуще. Когда старики говорят, что мне нужно к доктору, я, как всегда, отказываюсь. И в школу попадаю лишь в четверг.

Слишком поздно. Оставить подружек на час — уже немыслимо долго, что уж там говорить про три дня. За пять минут можно потерять лучшую подругу. Для этого нужен лишь короткий разговор.

— Она тебе правда нравится?

— Ну…

— В смысле, она немного странная.

— Ага.

— Она такая всезнайка.

— Точно.

— Я хочу, чтоб ты со мной водилась, а не с ней.

— Я тоже.

— Ну, так что же мы тормозим?

— А как я ей скажу?

— А, до нее само дойдет.

И не то чтобы Эмма вот прямо так взяла и меня кинула; просто, пока я отсутствовала, она везде гоняла с этой Бекки — та с нами на математике сидит. Они обе приветствуют меня печальной, но неизбежной новостью: Аарон теперь гуляет с другой. И, разумеется, всех первогодок облетает слух, что я — недотрога, потому что не пожелала с ним целоваться (да целовалась я с ним! ну, типа того). Быть недотрогой хуже, чем шлюхой? Аарон еще всем сказал — мол, я слишком много болтаю. Даже Алекс теперь на меня странно смотрит, если вообще смотрит. Я ношу новую юбку (в которую мне приходится переодеваться в переулке по пути на автобус), но от этого мало что изменилось. У меня есть блеск для губ, но у Бекки он тоже есть. Как бы то ни было, блеск вдруг утратил свою важность. Новая «маза», появленье которой я пропустила, — письменные принадлежности: блестящие ручки, разноцветные «Типпексы», звездочки-наклейки, фломастеры, маркеры. Вся моя группа теперь на каждом уроке разукрашивает свои классные работы — подчеркивают слова разными цветами, а не то изрисовывают линейки и транспортиры цветными «Типпексами». Все они знают реально клевый способ рисовать сердечки. Я их вообще рисовать не умею. Да и зачем мне их рисовать? Рядом со своими инициалами внутри сердечка мне прописать некого.

— Мы поможем тебе найти нового парня, — говорит Бекки в четверг во время ланча.

— Ага, — кивает Эмма. — В любом случае, Аарон того не стоит.

Тем временем несделанная домашка копится. Единственный предмет, с которым я справляюсь, — это английский. Я все время вижу, как Эмма и Бекки оживленно о чем-то беседуют. Я — королева-девственница, против которой все строят всякие козни. Ну, на самом деле нет. Я — одинокая одиннадцатилетка со шкафчиком, из которого все вываливается, с грязной формой для физры и деньгами на обед, добытыми хитростью. Ненавижу школу. Дома я могу думать о своем: о книжках, о маме, о «Манускрипте Войнича», о крикете. Здесь они поймут, стоит мне хотя бы просто подумать о таких непристойных вещах, так что лучше и не пробовать. Да и в любом случае, думать тут никому нельзя. В четверг на перемене мы видим девочку — она сидит в одиночестве возле корпуса точных наук. Ее зовут Софи, и она очкастая.

— У тебя четыре глаза, ты похож на водолаза. Ты чего это тут делаешь? — издевательски спрашивает Эмма у Софи.

— Думаю, — отвечает та.

— Думаешь? — говорит Люси, и остальные девочки смеются. — Ты кто это, по-твоему? Миссис Эйнштейн?

— Оставьте ее в покое, — говорю я.

И это начало моего конца.

В пятницу мне приходится остаться после урока географии и объяснять, почему я не сделала домашнее задание. Моя жизнь так запуталась. После этого мне уже не хочется идти на ланч с остальными. Они вроде простили мне вчерашний инцидент с Софи, но я просто за ними не поспеваю, теперь мне это ясно. Кто-то притащил журнал про поп-звезд со всякими сплетнями и текстами песен. Я его никогда не читала. Он продается в деревенской лавке, я видела, но мне никогда в жизни не набраться храбрости, чтобы его купить. Не сомневаюсь: продавец мне откажет. Я недостаточно модная и недостаточно взрослая, куда мне его читать. Продавец это поймет. Кто-то сказал, что в нем есть даже ругательства — хуже, чем «черт». Разумеется, я уже знаю все ругательства из книжек, которые читаю, но это никому не известно. Продавец прессы точно пожалуется моему дедушке, что я покупаю журналы для взрослых, где есть ругательства, и я сдохну от смущения. Плюс я еще кое-что поняла. Я не верну Эмму, не заставлю ее бросить Бекки, никогда, ни за что. Даже если бы мне это удалось, пришла бы моя очередь звать ее на чай. И что я стала бы делать? Жить в деревне — уже срам, но как бы я объяснила, почему у меня нет ни телевизора, ни модных уличных шмоток? Как бы я сказала ей, что не просто «гощу у бабушки с дедушкой», а постоянно с ними живу? Никто не живет со стариками. К тому же мне пришлось бы сознаться, что я наврала. Быть вруньей хуже, чем шлюхой, или жирной, или даже бегемотихой. Врать даже хуже, чем думать.

Порой, когда хочется поведать лучшей подруге тайну и хочется, чтобы тайна тайной и осталась, делаешь трюк — называется «обмен секретами». Проворачивать его лучше, оставшись с ночевкой, — начинаешь шептать в темноту о том, как недавно лопухнулась, или как целовалась с мальчиками, или как бесят тебя некоторые люди. За каждый такой секрет подружка обязана выдать тебе свой, не менее ценный. Таким образом, вы обе как бы застрахованы. Если они выдадут твою тайну, ты выдашь их. Однажды мы с Эммой так махнулись. Я сказала ей, что целовалась с Алексом («С кем?!»), а она призналась, что на самом деле хочет Майкла, пусть он и нравится Люси. Но ни за что на свете ей не набрать столько тайн, сколько есть у меня. Даже если бы количество ее секретов было алеф-нуль, я знаю: у меня был бы алеф-один. Да и в любом случае, секреты у меня такие, что от них я делаюсь в натуре странной.