ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

Через несколько ночей после похорон я имплантировал Адольфу сновидение, в котором представший мальчику ангел объяснил ему, что жестокое обращение с Эдмундом было вполне оправданным. А почему? Потому что самого Адольфа в младенчестве лишь чудом спасли от смерти. Спасли, ибо имеют на него далеко идущие планы. И эти планы непременно сбудутся, если он станет беспрекословно выполнять каждый приказ, поступающий из высших инстанций. И в этом случае ему удастся избежать неизбежного — смерти, приходящей за каждым в урочный час. Он станет живым посланием Господа ко всему человечеству — яростным, как пламя, и несокрушимым, как сталь.

Это был тщательно подготовленный имплантант, однако меня не покидали сомнения: не слишком ли для него рано? Практически я посулил Адольфу бессмертие. Разумеется, поверить в такое нетрудно. Куда сложнее бывает обычному человеку, мужчине или женщине, поверить в то, что он (она) когда-нибудь умрет. А уж на бессмертие души, смею вам напомнить, надеется едва ли не каждый. И в какой-то мере это даже верно. Я имею в виду тот факт, что многим людям суждено появиться на свет как минимум дважды. Разумеется, это происходит не по манию руки какого-нибудь лицедействующего священника и не благодаря купанию в святой водичке; нет, я имею в виду исключительно реинкарнацию. Маэстро поведал нам, что реинкарнация является одной из составляющих Болванова Промысла.

«Болван считает себя Божественным Художником. Разумеется, Он прежде всего неумеха, многие из Его творений это неопровержимо доказывают. А сколько у Него выходит таких уродцев и монстров, что даже Он сам не может найти им другого применения, кроме как вернуть их во всеобщую пищевую цепочку. Таков Его единственный способ не дать многоликим, безликим и сплошь и рядом страхолюдным "ошибкам Творения» истребить остальную жизнь на корню. Да, согласен, Его отличает упрямство. Он по-прежнему хочет улучшить то, что создал».

И, как Маэстро описывает это далее, Болвану хочется непременно исправить даже самые худшие образчики человеческой породы. Вот почему такое ничтожно малое количество людей (мужчин и женщин) способно поверить в то, что они и впрямь окончательно умрут. Почти все, так или иначе, верят в собственное бессмертие и заговорили бы об этом вслух, не бойся они показаться смешными. Строго говоря, волнует их нечто другое: не окажется ли следующее существование еще большим кошмаром, чем предыдущее? Особенно с оглядкой на то, как бездарно они предыдущим — то есть как раз нынешним — распоряжаются. Гнев Болвана — они о нем все-таки не забывают. В новой жизни, считают они, человеку воздается за прежнюю. И, как знать, не ожидает ли их в очередной аватаре сущий ад? Хотя Маэстро не снабдил нас исчерпывающими ответами на все возникающие в данном контексте вопросы, я убежден в том, что на бессознательном уровне каждый человек верит в то, что будет жить вечно.

Вера человека в индивидуальное бессмертие порой создает нам изрядные трудности. Многие из наших клиентов (независимо от пола), особенно на склоне дней, приходят к выводу о том, что во имя относительно светлого будущего им необходимо покаяться в прегрешениях. И, беспрекословно послушные до поры до времени, вдруг начинают откалывать номера. Потому что эту внушенную Б-ом веру мы из них так до конца и не выколотили. При этом не имеет значения ни тяжесть, ни чудовищность, ни святотатственность совершенных грехов, кое-кому, пусть и весьма немногим, Он и впрямь дарует шанс исправиться, а остальные на это надеются.

В связи с этим я вполне допускаю и такую возможность: Маэстро удалось внедрить в ближайшее окружение Б-на кого-нибудь из своих тайных сторонников. Для меня это, конечно, остается загадкой, но Маэстро, судя по всему, знает заранее, кого конкретно из наших клиентов ожидает возрождение к новой жизни. Но для того чтобы рассуждать об этом с надлежащей уверенностью, мне следовало бы знать, как именно представляет себе Б-н дальнейшую судьбу своего Творения. Может быть, Его Промысел столь же безжалостен, как планы Маэстро? Может быть, безжалостность сама по себе есть неотъемлемый атрибут истинно высших начал?

Через пару месяцев после смерти Эдмунда Клара начала проникаться тягостными сомнениями. Не сквозило ли в том, как относился к Эдмунду Адольф, нечто большее, чем просто жестокость? И простится ли это ему когда-нибудь? И нужно ли такое прощать? Анжела напомнила ей о том, как нечаянно подслушала разговор двух братьев: Ади совершенно сознательно терроризировал Эдмунда самыми страшными сказками братьев Гримм.

Из окна супружеской спальни Клара смотрела на Адольфа. Сидя на кладбищенской стене, он расстреливал крыс из духового ружья. Каждый пневматический залп заставлял ее вздрагивать. Ружье казалось ей человеком, обладающим на редкость противным голосом. Ей чудилось, будто это духи умерших, негодуя, обращаются к ней из могилы. Определенное влияние мы можем оказывать и на человека, не являющегося нашим клиентом, а в данном случае мяе не хотелось, чтобы Клара нагнала на Адольфа еще большую тоску, поэтому я навеял ей сон, в котором было подсказано, что Ади на самом деле совсем не так зол, а просто-напросто невыносимо страдает. Подобная техника применима по отношению к любой матери, у которой осталась хоть капля любви к никудышному сыну. Так что со временем дело пошло на поправку. И вновь Клара почувствовала себя обязанной повлиять на отношение мужа к сыну. Она сказала Алоису, что Адольф не находит себе места и даже учится теперь куда хуже прежнего. И этому имеется одно-единственное объяснение: он горюет по Эдмунду.

— Но и тебя он боится, и это его угнетает, — осмелилась она сказать мужу. — Ему ужасно не хочется стать для тебя разочарованием. Алоис, пора вновь начать относиться к сыну по-доброму.

Прочувствованные это были слова; Алоису, однако же, они всего-навсего лишний раз напомнили об Эдмунде. Адольф, увы, умершему братику не чета. И все же Алоис утвердительно кивнул.

— Попытаюсь, — ответил он. — Но сердце у меня заперто на замок.

Клара же, однажды пожалев Адольфа, постепенно дала волю этому новому для нее чувству. Теперь ей хотелось наладить с ним хоть какую-нибудь близость. Но сердце этого мальчика тоже было заперто на замок. Правда, она обратила внимание на то, что Адольфа волнует наступление нового года — 1901-го. «Адольф, — сказала она, — новое столетие будет твоим. Я уверена в этом. Ты в нем прославишься».

Адольфу понравилось то, что мать вдруг заговорила с ним в таком тоне, однако он не знал, верить ей или нет. С какой стати это столетие может стать его столетием? Пока он не ощущал в себе ни малейших сил для достижения столь высоких целей. Поэтому он принялся приставать к матери с расспросами, то и дело повторяя: «Это правда так?» И в конце концов она поневоле проговорилась. «Я теперь обязана тебя любить» — вот что она произнесла, и фраза эта запала ему глубоко в душу. Впервые в жизни он осознал, что материнская (да и вообще женская) любовь не есть нечто непременное и само собой разумеющееся. Женщина может полюбить тебя по-настоящему, а может и предложить эрзац, именуемый любовью по обязанности.

Тут, однако же, вмешался Маэстро. «Не поощряй, — сказал Он мне, — неподобающего интереса к женщинам. Пусть он их лучше побаивается».

Ранней весной в предвечерних сумерках, когда над землею расстилался туман, а от замшелых могильных камней тянуло прелью, Адольф сидел на сыром камне низкой кладбищенской стены, дожидаясь, когда покажутся крысы. Едва крысиные мордочки поворачивались к западу, глазки их начинали поблескивать на закате, даже если солнце садилось в облака, и превращались благодаря этому в превосходные мишени. И все-таки, даже подстрелив крысу, мальчик не осмеливался к ней приблизиться. Было уже слишком темно, а значит, боязно соскочить со стены на погост.

Ранним утром, однако же, прежде чем отправиться в школу, Адольф приходил сюда и — если кошки с собаками не успевали в ходе ночного разбоя полакомиться его трофеем, а значит, крысиный трупик оставался цел или хотя бы не слишком изуродован — подносил мертвое тельце к носу и жадно принюхивался к запаху уже начавшегося разложения. Его это взбадривало. Он думал о том, что нечто похожее наверняка происходит сейчас и с телом Эдмунда.

Но даже с наступлением весны он так и не решился отправиться в лес. Сидел себе на приземистой стене сельского погоста.

Я, в свою очередь, не торопился избавить мальчика от чувства вины. Оно должно было иссякнуть само по себе. Это Наглые бередят душевные раны своих клиентов, потому что им нравится усугублять любые порывы, способные «вернуть человека на путь истинный», а мы такие чувства рубцуем или, вернее, окукливаем, чтобы не сказать мумифицируем. И здесь таится риск дальнейшего недоразвития души (а значит, искусственного сужения открывающихся перед нею возможностей), мне предстояло пребывать наготове, с тем чтобы в надлежащий миг воспрепятствовать превращению тоски, овладевшей мальчиком, в нечто экстремальное. Длительная депрессия сплошь и рядом оборачивается психическими отклонениями. Дошло до того, что, сидя на кладбищенской стене, Адольф иной раз задумывался над тем, что ему делать, если мертвая рука Эдмунда вдруг вылезет из могилы. Броситься бежать? Или попробовать поговорить с умершим братиком? Попросить у него прощения? Или выстрелить в руку из духового ружья?