Ричард Длинные Руки – герцог - Гай Орловский

– Благородный муж, – сказал я, – привязанный к домашнему уюту, не достоин зваться таковым, как говорят наши правила. Но теперь я вижу, что составители правил ошиблись… Одно исключение я уже отыскал!

Она слабо улыбнулась, а я в порыве вдохновения лез из шкуры, создавая самые изысканные яства, необычные здесь, невиданные, нежнейшие, наполнял чары и чаши соками и коктейлями, вином и даже шампанским, в заключение сотворил блюдца с мороженым всех видов, после чего в изнеможении откинулся на спинку кресла.

Она так и осталась в кресле, устроившись с ногами на сиденье, маленькая и беззащитная в этом огромном и почти всегда враждебном мире, улыбалась застенчиво и чуть испуганно, словно это я силой захватил ее и держу здесь.

– Ты в безопасности, – сказал я и понял, что повторяю это в который раз. – Не только стены крепости, но и сердце мое – защита. Никто не посмеет тебя обидеть…

Она улыбнулась одними глазами.

– Опасность грозит тебе, – напомнила она мягко, – а ты хочешь защищать меня.

– Хочу, – признался я. – Больше всего на свете. Как же может, оказывается, быть счастливым человек, который может брать под защиту любимых!

Она покачала головой.

– Ты все еще не понимаешь?.. Ты беззащитнее всех на свете!.. Ты был на волосок от гибели. Тебя не спасло бы умение превращаться… или любые другие. У тебя есть защита от магии, я уже знаю. Чувствую. Но нет ее от феи…. Мы древнее самой древней магии. Но мы живем в страхе и печали, а ты как будто не видишь, что каждый день на краю пропасти.

– Все человечество там гуляет, – ответил я беспечно. – Его и топили, и жгли… ничего нас не берет, куда там тараканам! Потому и беремся защищать всех и от всего. От избытка здоровья и силы. Сейчас я стою на ушах… хоть и сижу, от счастья, что могу защищать тебя. Расскажи о себе больше!.. Тогда ты скрытничала…

– Я не скрытничала!

– Скрытничала, – обвинил я. – Слушай, зачем я все наготовил? Хотя бы из вежливости!

– Да, конечно, – произнесла она, – ты очень непонятный…

Я с замиранием сердца смотрел, как деликатно берет она в обе руки чашу, подносит ко рту и, смешно оттопырив верхнюю губу, с такой осторожностью пробует незнакомый напиток, словно тот вот-вот укусит или клюнет.

– Просто сказочно, – проговорила она с некоторой грустью. – Странно, мы ушли намного дальше вас, но… зачем-то настолько упростили жизнь… что потерялись все краски.

– Может быть, не упрощение, – предположил я. – Когда все мысли о том, как бы выжить вообще…

– С тех времен прошло, – ответила она, – очень много… Даже не могу сказать, сколько. Но мы, как мне кажется, только теряли. Почему? Не понимаю. Совсем недавно мои сородичи смотрели на вас с пренебрежением, но сейчас начинают смутно чувствовать, что вы приобретали, а мы потеряли намного больше, чем обрели…

Я осторожно поднялся, чтобы не мешать ей смаковать вина и напитки, обошел кресло и нежно коснулся губами душистых волос, тончайших, как самый легкий шелк, прорылся грубой мордой сквозь эту сладкую копну и чуть-чуть коснулся темечка.

Иллариана слегка дернулась, но я дышу сверху тепло и заботливо, расслабилась, с детским удивлением берет тончайшие ломтики сыра, открывает ротик и так же осторожно кладет их на язык. По тому, как закрывает глаза и прислушивается, догадываюсь, что сыр плавится, а она старается в полной мере ощутить и понять его необычность.

Потом, после мороженого, она рассказывала о прошлом своего народа, или, точнее, расы, но все еще неохотно, что-то там нехорошее, хотя я еще не уловил, чего нужно стыдиться, но я из мира, когда уже ничего не стыдятся, потому подталкивал нетерпеливо, уговаривал вспоминать все детали, что, как и почему, откуда и зачем, а я буду стараться складывать из кусочков.

В общем, если верно понял смутные объяснения, еще до Великих Войн Магов они уже отделились от общего вида людей. Сперва как группа единомышленников, потом народ, нация, затем постепенно отодвигались все дальше, используя как магию и колдовство, так и науку, если я правильно истолковал ее слова. Человечество постоянно дралось по принципу все против всех, а они жили по своей философии, что входила во все сферы жизни, и в конце концов перестали причинять вред даже диким животным. От остальных племен и народов старались держаться в стороне. Те их тоже не жаловали, считая выродками, так что постепенно стали практически незримыми для всех, кроме друг друга.

Превращаться в птиц они изначально… как я понял, хоть и не поверил, раньше умели почти все, хотя мало кто делал. Летать на своих крыльях тяжело и долго, были другие способы, что намного проще и надежнее. Тысячи лет проходили, человечество то уничтожало себя в войнах, то возрождалось из уцелевших в глубоких пещерах и снова начинало трясти горами и перекраивать континенты, а они жили мирно и счастливо, пока… пока не начали замечать, что их становится все меньше.

– Вас что, – спросил я с тревогой, – начали отстреливать? Как гусей? Охотиться на вас?

Она покачала головой.

– Ты же знаешь, мы чувствуем, где опасно, потому никогда туда не полетим.

Маленькая и трепетная, она выглядела такой беззащитной, что я взвыл, судорожно прижал ее к груди и обхватил руками, защищая от всего мира.

– Неужели от вашего прошлого только тени?

Она ответила тихохонько:

– Говорят, в Оранжевых Горах собрано все, чтобы возродить нашу расу… или возвысить любую другую. Но туда почти невозможно добраться… А еще…

– Что?

Она прошептала мне в грудь:

– Никто и не хочет. Мы угасаем. Клятва вождю держит нас в этом мире, но все-таки уходим. Мой брат был самым молодым, живучим, поддерживал нас, ободрял, водил по безопасным дорогам. Мы жили в благополучии и ждали… но однажды в него попал камень, упавший с неба! Раскаленный докрасна, угодил прямо в голову. Дырка получилась, кулак пролезет… Умер на месте. Так что и вечная жизнь… не вечная.

– Вы что же, – спросил я осторожно, – не размножаетесь?

Она покачала головой.

– Зачем при вечной жизни? Но когда погиб брат, все как-то сразу ощутили, что все равно уязвимы. Снова начали говорить про Оранжевые Горы, там решение, но… поговорили и перестали вспоминать.

Я сказал бодро:

– Ты чего? Как-нибудь и туда заглянем. Смотри веселым сусликом, а не печальным хомячком! Кстати, где эти Оранжевые Горы?

Она прошептала, засыпая:

– Уже забыто…

Я перенес ее в постель, сам лег осторожно рядом, замирая при каждом движении, стараясь даже не дышать. Она спала, положив голову мне на грудь, обхватив рукой за туловище, а ногу закинув на меня так, что почти залезла целиком. Сердце мое тукает тихонько, старается не разбудить ее, щемит от нежности, даже дышать стараюсь тише. Спи, отсыпайся, чистый и трепетный ребенок, которого так долго обижали, что не знаю просто, как ей все возместить, как сделать так, чтобы улыбалась весело, а не печально, чтобы навсегда исчез страх из ее взгляда.