Омар Хайям - Шамиль Загитович Султанов

«Сперва сосед, а потом дом» — и пояснила свою мысль, что она воспевает Аллаха раньше рая». Для истинного суфия рай это не цель, а «путь через бессмертие». Если речь идет о конечной цели духовного пути — фана, то рай не имеет значения.

Одна из главных причин такого негативного отношения суфизма к ортодоксальным представлениям о рае и аде заключалась в следующем. Важнейший принцип ислама — богобоязненность. Речь идет именно о богобоязненности перед Аллахом как источнике, сути и хозяине всего. Только такая богобоязненность является предпосылкой действительно креативного монистического мышления в исламе. Если же творческий страх перед Всемогущим заменяется земными, человеческими страхами перед адом, адскими наказаниями или же приземленными надеждами на райские наслаждения, то под угрозу ставится сам принцип таухида (единобожия).

Известный суфийский шейх Абу-Бакр аш-Шибли в этом контексте откровенно издевался над буквалистскими, про-фаническими представлениями об аде и рае. Однажды он прикинулся безумным и взял в руки палку, подожженную с обоих концов. Когда у него спросили, что он хочет делать, аш-Шибли ответил: «Иду одним концом палки поджечь ад, а другим — рай, дабы народ стал действительно заботиться о своем отношении к Аллаху».

Омар Хайям, в свою очередь, называет профанические и лицемерные представления о рае и аде «сорной травой», противопоставляя этому знание «тайны мира»:

Бушуют в келиях, мечетях и церквах

Надежда в рай войти и перед адом страх,

Лишь у того в душе, кто понял тайну мира,

Сок этих сорных трав весь высох и зачах.

Пользуясь поэтическими средствами, Хайям доводит до абсурда попытки дискредитации глубинных смыслов понятий рая и ада, стремление лицемеров выхолостить тайные значения поста и салята (молитвы):

Лучше пить и веселых красавиц ласкать,

Чем в постах и молитвах спасенья искать.

Если место в аду для влюбленных и пьяниц —

То кого же прикажете в рай допускать?

Одно из наиболее строгих предписаний шариата заключается в необходимости для мусульманина соблюдать ежегодный месячный пост. В месяце рамадан верующие в течение дня от восхода до захода солнца ничего не едят, не пьют и не курят. Но главное заключается в том, что в период рамадана интенсивность размышлений об Аллахе, Его атрибутах и именах, Его нияте (намерении) должна увеличиться многократно, стимулируя духовное продвижение мусульманина к Всевышнему, лучшее понимание Его знамений, возможность личностного интуитивного прорыва к Нему. Однако в действительности именно ритуальное, лицемерное голодание в рамадане постепенно становилось главным.

Поэтому некоторые радикально настроенные суфии, борясь с такой осушающей иман (веру) ритуализацией и про-фанизацией, специально шли на риск и нарушали пост. «Рассказывают, что однажды в месяц рамадан Мааруф Кархи нарушил свой пост и выпил воды у водоносна, который кричал: «Благословит Аллах того, кто выпьет воды!» Ему, Мааруфу Кархи, напомнили, что он держит пост. Кархи отвечал: «Да, но меня привлекло благословение Аллаха».

Радикальные суфии, выступая против показного благочестия, протестовали тем самым против официального лицемерия придворных богословов и факихов. Знаменитый суфий X века аль-Кушайри писал: «Одна пылинка настоящего благочестия лучше тысячи мискалей (мера веса. — Ш. С., К. С.) поста и молитвы».

Когда Хайям касается этой темы, его сарказм проявляется в ярчайшей форме:

Шавваль пришел. Вино, глушителя забот,

Пусть виночерпий нам по чашам разольет.

Намордник строгого поста, узду намазов

С ослиных этих морд благой Шавваль сорвет.

Если пост я нарушу для плотских утех —

Не подумай, что я нечестивее всех.

Просто постные дни — словно черные ночи,

А ночами грешить, как известно, не грех!

Есть в рубайяте четверостишие, которое является своего рода радикальной иллюстрацией мысли аль-Кушайри:

Выслушай слова Хайяма про самый верный путь:

Нарушь посты, молитву, зато хоть чем-нибудь

Ты помоги другому, будь плох он, будь он пьян.

Пей сам, грабь по дорогам, но только добрым будь.

Еще одним пунктом существенного расхождения между суфиями и ортодоксами являлось отношение к любви. Для суфия истинная любовь — это любовь к Аллаху, через которую только и постигается аль-хак (Истина), — одно из 99 священных имен и один из атрибутов Всемогущего. Такая любовь непохожа на земную любовь, которая возникает между влюбленными, между родителями и детьми, между родственниками. Любовь к Аллаху выше и не сравнима ни с чем: постоянное осознание Его присутствия, неуклонное стремление к сближению с Ним, непрерывный страх потерять Его, грандиозное и безмолвное бурление спокойной радости в Его присутствии, абсолютный отказ и потеря себя, грубого и несовершенного, наполнение Его качествами.

Естественно, для радикальных суфиев, мышление и поведение которых основано на предпосылке такой беспредельной любви к Аллаху, на второй план отходят и пророки с их предписаниями, и сама мусульманская община, и халиф, и все остальное.

Ту же самую Рабию аль-Адавию однажды спросили, любит ли она Аллаха. Она ответила, что любит. Затем спросили, порицает ли она шайтана. Она ответила — нет, потому что любовь к Всевышнему не оставила никакого места в ее сердце для порицания шайтана. «Рабия сказала, что она видела Посланника Аллаха во сне, и Пророк спросил ее: «О Рабия, любишь ли меня?» Она ответила: «О Посланник Аллаха, кто тебя не любит? Но любовь к Аллаху так заполнила мое сердце, что в нем не осталось места для другой любви, кроме любви к Нему».

Любовь суфия к Аллаху должна была быть действительно бескорыстной, он не должен был рассчитывать на награду ни на этом, ни на том свете. «О Аллах, — говорил Харака-ни, — люди благодарят Тебя за щедроты Твои, а я благодарю за бытие Твое, главная (Твоя) милость — это существование Твое… Господь окликнул мое сердце: «Раб мой, что надо тебе, проси!» Я сказал: «О Аллах, разве мне не довольно бытия Твоего, чтобы просить еще что-либо?»

Говоря о теме любви, нельзя не коснуться и проблемы символизма в суфийской литературе, и особенно в поэзии. Суфизм создал достаточно стройную систему символов, при помощи которых идеи того или иного произведения буквально зашифровывались. Делалось это не только для того, чтобы отгородиться от неподготовленных и невежд. Прежде всего необходимы были тончайшие поэтические средства, чтобы передать сложнейшие, постоянно живые в своей динамике образы и идеи, существующие не в человеческом уме, а в некой надчеловеческой реальности. Например, идея любви к Аллаху (которая присутствует в каждой вещи и через каждую вещь) находила свое отображение в строках,