Омар Хайям - Шамиль Загитович Султанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Например, мусульманское духовенство обвинило аль-Халладжа в отступничестве от важнейшего в исламе принципа таухида (единобожия). Но сам аль-Халладж отнюдь не утверждал существования в одно и то же время двоих — Бога и человека. Аллах и его творения для этих суфиев являлись неотделимыми друг от друга. Тем не менее аль-Хал-ладж был казнен.
Хайям же придерживался более сложной концепции субстанциональной уникальности индивидуального «я», невозможности ее полного растворения во Всевышнем в силу гораздо более сложных, по его мнению, взаимоотношений между Аллахом и личностным самосознанием. А это вело к отрицанию им ключевой идеи фана в суфизме. Правда, в одном из древних источников «Нузхат аль-маджалис» (1331) есть четверостишие Хайяма, в котором изображена кратко, но ясно суть суфийского учения:
Пока перед скитанием ворота не откроешь — не жди отрады.
Покамест кровью сердца лицо ты не омоешь — не жди отрады.
Зачем скорбеть о мире? Влюбленным уподобясь, уйди от мира.
Пока, от «я» отрекшись, себя не успокоишь, — не жди отрады.
Но, как известно, тема преодоления, отречения от собственного нафса достаточно редко встречается у Хайяма. Если это не «странствующее» четверостишие и действительно написано Омаром Хайямом, то можно предположить, что в его жизни был период серьезного исследования концепции фана, что и отразилось в этом рубаи.
Вместе с тем многое и сближало Омара Хайяма с радикально настроенными суфиями, прежде всего — отношение к шариату. Мусульманские ортодоксы считали и считают, что именно шариат и есть истина ислама. Поэтому правоверный мусульманин должен считать своим долгом строго следовать его предписаниям.
Умеренные суфии видели в точном и неукоснительном соблюдении предписаний шариата важное средство духовного совершенствования. Такой точки зрения придерживался и аль-Газали.
Тарикат — суфийский путь, по Газали, имеет девять стадий: 1) покаяние в грехах; 2) терпение в несчастьях; 3) благодарность Богу за ниспосланные благодеяния; 4) страх Божий; 5) надежда на спасение; 6) добровольная бедность; 7) отречение от мира; 8) отречение от своей воли; 9) любовь к Аллаху. Каждая из них характеризуется приобретением одного из «спасительных свойств».
Первые пять стадий — общий путь благочестия, определяемый шариатом и пригодный для всех мусульман, а последние четыре — собственно суфийский путь, тарикат. В каждой стадии аль-Газали различает еще три этапа. Например, на третьей стадии суфий сначала приучает себя чувствовать благодарность Аллаху за благодеяния, которые Всемогущий мог бы и не оказать ему. Бог создал его живым существом, а не камнем, разумным человеком, а не бессловесным животным, мужчиной, а не женщиной, физически полноценным, а не, например, хромым или слепым, добрым, а не злым. Затем суфий должен научиться смотреть на «милости Бога» как на средство для того, чтобы достигнуть в будущем фана. Наконец, он должен приучиться смотреть и на несчастья как на благодеяния и благодарить за них Аллаха. Суфий должен теперь уже не только терпеть несчастья, но и радоваться им.
Омар Хайям, как и некоторые крайние суфии, вряд ли относился к шариату как к последней ипостаси, последнему выражению истины. Для этих суфиев, кроме Аллаха, все остальное — ритуалы, обряды, соблюдение религиозных предписаний — являлось только инструментом на пути к Всевышнему. Шариат важен, но это инструмент. Шариат — для познания Аллаха, а не Бог — для шариата. Джунайд Багдади, живший до Хайяма, любил повторять: «Суфиями называются те, кто имеет дело только с Аллахом, для них существует только Он». А знаменитый суфийский мыслитель и поэт Джелалетдин Руми, говоря о том, что суфий ни во что не верит, кроме Аллаха, в сущности, отрицал многие исторические догматы ортодоксов: «Вера влюбленного отличается от всех верований. Вера и религия влюбленных — это Аллах».
Многие суфийские шейхи утверждали, что суфийский духовный путь требует от своих адептов брать пример с высших качеств всех пророков и святых. Например, тот же Джунайд Багдади говорил: «Суфий тот, у кого сердце подобно сердцу Ибрахима (Авраама), покорность его подобна покорности Исмаила, горе его подобно горю Дауда (Давида), бедность его подобна бедности Исы (Иисуса), терпение его подобно терпению Айюба (Иова), увлеченность его во время мунаджата (молитвы) подобна увлеченности Мусы (Моисея), искренность его подобна искренности Мухаммада, да благословит и приветствует всех их Аллах». Суфизм, так же как и ислам в целом, считает, что все вышеупомянутые пророки — Ибрахим, Исмаил, Дауд, Иса, Айюб, Муса, Мухаммад — являлись пророками в цепи пророчества единобожия и были посланниками одного и единственного Аллаха.
При всех своих внутренних особенностях и технологиях духовного совершенства практически все суфийские тарика-ты исходили и исходят из того, что ислам — это «последнее слово Всевышнего», ниспосланное всем людям, а Посланник Аллаха Мухаммад является «печатью пророков», после которого не будет других пророков. Существовали и существуют различия, иногда весьма значительные, между суфиями и сторонниками ортодоксальной интерпретации ислама. Например, нормы шариата разрешают мусульманам совершать намаз (молитву) не только в мечети, но также дома, на дороге (если поблизости нет мечети), в общественных местах и т. д. Исходя из этого же принципа, радикально настроенные суфии вообще отрицали специальное значение общего места для молитв — мечети. Ведь если можно совершать молитву везде, то тогда нет вообще никакой надобности в мечети. Суфийские шейхи утверждали: «Истинная мечеть — это сердце мусульман», «Если хочешь найти Аллаха — ищи его в своем сердце», «Не смотри на луну через ее отражение в воде, а смотри в небо».
Суфизм исходил и исходит из того, что Коран — «вечно живое слово Аллаха» — хранит огромное количество тайн и скрытых смыслов. Руми аллегорически говорил: «В Коране семь смыслов. Один открыт для мусульман, второй — для святых, третий — для пророка Мухаммада, четвертый — для Аллаха. Но есть еще три смысла». В данном случае Руми говорит об Аллахе как Его трехмерном образе, Аллахе в его имманентности человеческому существованию. Поэтому суфии никогда не довольствовались только одной интерпретацией Корана, уделяя особое внимание глубокой медитации над различными странными и парадоксальными айятами, отрывками, сурами, стремясь прикоснуться к «тайне тайн», проникнуть в глубины внутренних смыслов.
Например, суфизм никогда не удовлетворялся официозной, буквалистской версией учения о рае и аде. Характерно в этом смысле высказывание крупнейшей деятельницы раннего суфизма Рабии аль-Адавии: «Спросили Рабию, что она скажет о рае. Она ответила известным изречением:
