Поцелуй Однажды: Глава Мафии - Ольга Манилова

— Ага, как я погляжу, кто-то скучал по мне, да не сильно.

Она пожимает плечами, а потом чмокает его еще и в щеку. И когда Карелин намеревается перехватить ее за талию, Кира проворно уворачивается и прислоняется к столешнице.

Ее ситцевое платье в мокрых пятнах от копания в морозилке.

— Сейчас… зубы мне все заговоришь своими подкатами, так что сначала давай рассказывай.

Он смотрит на нее непроницаемо некоторое время.

— Невозможно заговорить кому-то зубы поцелуями. И как я могу рассказывать, если ты просишь «не заговаривать зубы»?

Кира закатывает глаза и ставит чайник.

— Простите, лорд Буквальность, я неправильно выбрала выражение.

— Люблю, когда ты извиняешься, — потряхивает он слегка циферблатом, — особенно после полуночи.

— «Особенно после полуночи, ах, миледи», — перекривляет Кира его шепотом и взвизгивает, когда он ее все-таки поближе к себе притягивает. Смеется во время короткого поцелуя.

— Ну все-все, я поняла, — отмахивается она от него и к уже отключившемуся чайнику тянется.

— Я на Гольфстрим его посадил. В Малибу теперь путь держит, — он выдыхает и прокашливается. — Его помощник, который вчера уволился, говорит это лучший рехаб в мире. Самый строгий. Ну и прочее.

И еще самый элитный, он имеет в виду.

— Он… был пьян? — неуверенно спрашивает Кира.

Рома морщится, не то кивая головой, не то покачивая.

— Это не то, как бы я это описал. Когда я доехал, Коля уже находился… на пути к вытрезвлению. Аман, кстати, внесли его в черный список.

Ну, это на годик, думает Кира. Слишком уж они все деньги Фрезя любят.

— И… ничего? Он ничего не рассказал?

— Три тысячи историй наговорил, естественно, ни одна не имеет отношение к делу.

Рома бросает часы на кухонный стол и уже собирается разворачиваться, как замечает уголок бумаги под корзинкой. Он знает это плетеное нелепие. Почему они забрали уродливое неподобство с нижней квартиры?

— Кира, — предупреждающе тихим голосом спрашивает Карелин, — что это?

Теперь они оба смотрят на белый треугольный край документа под корзиной.

Девушка направляется к столу и неспешно присаживается. Отследив каждое ее движение, Рома снова возвращается взглядом к спрятанному.

— Скрываешь от меня что-то?

Она подпирает ладонью лицо и отвечает не сразу.

— Ну, можно и так сказать, — поводит головой.

Голос обычный, но ровный тон почему-то по всей комнате разносится.

Будто вокруг все затихло одномоментно.

— Предполагается, что ты лучше должна научиться это делать.

— Я замечательно скрываю все, что нужно, — обиженно сопит Кира.

Например, как она уничтожила политическую карьеру его отца через СМИ. Так что, не подкопаешься: чужими руками, чужими словами. Иногда она думает, Роман догадывается. Ловит взгляд его, средоточие в котором лезвием скользит прямо по ее сознанию.

Одним стремительным жестом он выцепляет бумагу из-под корзины и красноречиво смотрит на жену.

Он внимательно читает, сразу глазами срываясь к нижним строкам.

Вскидывает взгляд на нее. Без единого шороха. Всего лишь одно движение — взмах смоляных ресниц.

И снова бегло проходится взором по последним строкам.

Когда он возвращается обескураженным взглядом к жене, Кира уже широко улыбается.

Она поджимает искусанные губы, в попытке утихомирить улыбку, но безуспешно.

Карелин звук какой-то невнятный издает, и она в голос смеется.

— Это точно! И правда!

— Точно? — заторможенно спрашивает он.

Кивнуть она даже до конца не успевает. Как раз со стула поднимается, а негодяй ее уже подхватывает. Слава богу, не подбрасывает!

В суматохе поцелуя они заваливаются на кухонный уголок, и Кира сама себя на столешнице устраивает. Потому что ее любимый кусок дерева что-то неважно координирует хаос своих движений.

Она его лицо в ладони берет, а он уворачивается.

— Ты… ты — негодяйка, Кира! — чуть ли не запинается он на каждом слове. Какие глаза подвижные. Живые. Оказывается, глыба не умеет сдерживать панику. — Ты мне в ту же минуту обязана была сказать!

— Угу-угу, — гладит она его по волосам. — В ту же. Еще в момент зачатия должна была отчитаться.

— Я знаю, когда мы его или ее зачали, — твердит Рома и чуть ли пальцы не загибает. — Когда мы с Греции вернулись. Ты тогда сумку в машине оставила.

Ох ну конечно, у него там внутренний реестр всех ее забываний.

Но вообще… он тогда пошел клатч с парковки забирать, они повздорили и сразу же… помирились.

— Вот и чудесно, раз ты знаешь. Тебе легко было подсчитать! Даже анализов не надо.

Она ему по виску стучит насмешливо, а он набрасывается на нее. Смеется Кира недолго.

Так как обескураженный муж со скоростью света превращается пытливое, назойливое животное.

Кира лишь для вида борется за свое платье, а в нужный момент кусает его за губы.

Он ей как раз руку в трусы засунул, и теперь неотесанно сбился, потому что девушка за волосы его прихватывает.

Цепко, беспощадно прихватывает.

Он ее легкие и впрямь кислородом закачивает через поцелуи. Какое благородие, готов дышать за двоих. Она то отпускает, то тянет его волосы.

— Ты доигралась, — хрипит Рома.

Кира едва не подпрыгивает, когда его рука по всей длине ее мокрых складок проходится. И учащает движения.

Учащает, ужесточает, усиливает.

— Сейчас второго заделаю, ждать не люблю.

Что-то не похоже на шутку.

Пальцами Кира вроде тянет его плечи на себя, но, оказывается, это единственный способ держаться более-менее ровно. Одна его рука с ее грудью похабно играется, а другая…

… другая по всем чувствительным местам между ног долбится.

Он свою руку явно хочет напрочь мокрой сделать.

— Ну что же ты, — канючит Кира, — обещалкин, второго он сделает. Дай придвинуться хоть.

— Это плохо, что ты разговариваешь. — Он прикусывает мочку ее уха, повторяя за каждым дерганьем собственной руки. — Ты такая милая, когда молчишь. И когда плохо соображаешь.

Ее возмущение оборачивается приглушенным мычанием. Которое нарастает и нарастает. Она грозно хватает его за рубашку.

— Ну что ты, — лепечет она, —