Владимирские Мономахи - Евгений Салиас

XIX

Казалось, что всем обитателям Высоксы давно пора уже было привыкнуть ко всяким удивительным событиям, а между тем то, что случалось, было каждый раз действительно диковиной, и молва о случившемся в один день обегала все заводы.

В доме появился и был принят самим барином, а потом барышней, и принят особенно милостиво, тот самый человек, который, когда-то едва не убил барина, а затем донес на нее и на молодого барина невесть что старому барину… затем он же недавно подвергся срамной казни… затем он же был подозреваем в покушении на охоте… И вдруг теперь, с подвязанной еще рукой, он явился, строго поглядывая на всех, как если бы, кроме благих дел, ничего никогда на Высоксе и не творил! Как ни старались все объяснить, почему барышня и барин простили своего злодея, никто, конечно, не мог найти ключа к такой загадке.

А в день приема Гончего барином, вечером, распространился еще более удивительный слух. Злодей, убийца, беглый, позорно казненный, не только совсем прощен барином, но якобы снова будет определен в канцелярию.

И действительно, на третий день Дмитрий Андреевич объявил Пастухову, что Гончий, как способный и знающий человек, должен быть зачислен снова к нему под начальство.

И Гончий появился в той же канцелярии, где не бывал уже восемь лет, и сразу стал «совать нос» во все. Прошла только неделя, и канцелярия ахнула. Беседуя с Пастуховым, Гончий при всех служащих и писарях объяснил своему начальнику, что, по-видимому, у него полный беспорядок в делах. И, конечно, так идти не может… Нужен совершенно иной порядок! Он, Гончий, именно об этом завтра же доложит барину.

Это заявление обежало Высоксу еще быстрее, чем весть о появлении «безрукого» в доме. В поведении Гончего сразу все почуяли что-то… и не ошиблись… Простой канцелярист с того же дня стал бывать у барина со своим собственным отдельным докладом. Иногда он был вызываем для совета как к барину, так и к барышне. Еще через неделю Пастухов был внезапно уволен, а Гончий из простых писарей во времена Аникиты Ильича стал сразу начальником канцелярии.

Дмитрий Андреевич, немало смущенный сначала просьбой Сусанны насчет прощения Гончего, смущенный еще более мнением о нем князя Никаева, теперь сразу и круто пришел к искреннему и совершено противоположному убеждению.

Он относился к Гончему не только милостиво, но дружелюбно, а вместе с тем сам стал заметно бодрее и веселее. О причине этой перемены духа он, однако, никому не проронил ни единого слова. Даже Никаеву и Михалису на их настойчивые расспросы отказался что-либо объяснять.

— Лучше себя чувствую. Вот и все… — загадочно усмехаясь, говорил он.

Причина, однако, была простая. Гончий, которого князь Никаев якобы продолжал подозревать в покушении на жизнь Дмитрия Андреевича в лесу, доказал барину, при помощи вызванной знахарки и старика-крестьянина, что он в день покушения лежал у Ешки в избе почти без движения от слабости. Но вместе с тем Гончий взялся открыть злодея непременно, во что бы то ни стало, если у него будет власть. И он был назначен заведующим канцелярией уже при новых условиях, при которых его значение и власть были уже не те, что при Пастухове. Канцелярия была прямо подчинена полиции. Возмущенный князь Никаев немедленно отказался от своей должности, и снова назначенный обер-рунт Ильев стал под полную команду Гончего.

— Дела всякие пока по боку! — заявил он всем. — Первое и главное дело теперь — разыскать, кто покуситель…

Вся Высокса, недоумевая, разводила руками. Понемножку выяснилось, что вследствие разных перемен главною личностью в Высоксе стал вдруг тот самый человек, который еще недавно сидел у столба.

— Безрукий — барин теперь у нас! — говорили все.

Новое прозвище всем нравилось из зависти.

Прошло недели три. Гончий, бывавший, конечно, всякий день с докладом у барина, явился однажды, как всегда, поутру, прежде других лиц, но затем попросил разрешения у Дмитрия Андреевича явиться вновь вторично по особо важному делу после того, как барин примет разных просителей.

Басанов поправился настолько, что уже одевался, выходил в соседнюю со спальней комнату и там принимал самых важных посетителей Высоксы. Приняв поспешно нескольких просителей и гостей по делам заводским, он сам послал тотчас за Гончим.

Тот, явившись вторично, поглядывал как-то особенно весело, будто радовался чему-то.

— Ну, какое дело? — спросил Дмитрий Андреевич, чуя что-то особенное.

— Дело самое важное… Я если еще не разыскал вашего злодея, то проследил… Напал на след.

— Что ты?! — воскликнул Басанов и чуть не привскочил в своем кресле.

— Совсем, говорю, не разыскал, представить его вам сейчас не могу, но полагаю, что если он не у меня в руках, то на сих же днях я его накрою.

— Кто же такой?..

— Нет, Дмитрий Андреевич, увольте! Не скажу! — решительно ответил Гончий.

— Как не скажешь?..

— Не могу…

— Это отчего?

— Это значит — все дело испортить.

— Пустое! Говори…

— Не скажу ни за что, хоть вот сейчас меня опять к столбу приковывайте! — объявил Гончий резко. — Пока я его не накрою совсем, до тех пор не назову! Да и зачем называть? Если будет ошибка какая, я только себя погублю. Нет. Дозвольте тогда его назвать, когда я его уж якобы в руках держать буду, буду иметь все доказательства. Я решил только доложить вам затем, чтобы вы были совершенно спокойны, что он найден. Но первым делом, Дмитрий Андреевич, нужно, чтобы вы совсем справились, были совсем здоровы и благополучны… А до тех пор я ничего вам вновь не доложу и злодея не назову и не приведу.

— Это почему?

— Нужно, чтобы вы прежде совсем справились, выздоровели, окрепли.

— Не пойму я этого!.. — изумился Басанов. — На что вишь нужно тут мое здоровье, чтобы злодея словить?..

— Словить его я могу и без вас. Но чтобы объяснить вам, кто он такой, нужно, чтобы вы были совсем здоровы.

— Ничего я не пойму! — вымолвил Басанов.

— И трудно, Дмитрий Андреевич, понять, не зная. Если угодно, я скажу: все это дело такое страшнеющее, что вам нужно совсем справиться, прежде чем услыхать от меня то, что я узнал и что я вам доложу. Скажи я теперь, вас это страшнеющее дело опять уложит в постель.

— Да никак ты ума решился?! — воскликнул Басанов. — Нешто может быть такое дело, услыхавши о котором я заболеть даже могу? Посуди, коли умный ты малый, что твой язык болтает!

— Нет, Дмитрий Андреевич, — холодно произнес Гончий, — что я сказал, то и опять повторю: пока вы не будете совсем справившись, до тех пор я ничего не прибавлю! Поправляйтесь, и тогда я приду с моим докладом…