Мерзость - Дэн Симмонс

Наконец ритуальное благословение заканчивается, шерпы уходят — не поворачиваясь спиной к Ринпоче и другим ламам, — и настоятель обращается к нам (Реджи переводит):

— Родственники умершего могут остаться для утреннего небесного погребения.

Затем Его Святейшество тоже уходит.

Мы с Же-Ка выходим из главного здания монастыря, чтобы попрощаться с Реджи, Пасангом и Диконом. Шерпы уже пустились в долгий путь к базовому лагерю.

— Вы можете пожалеть, что решили присутствовать на небесном погребении, — говорит Ричард.

Я спрашиваю почему, но Дикон игнорирует мой вопрос и заставляет пони пуститься в некое подобие галопа, торопясь догнать шерпов.

— Расскажите нам об этом Падмасамбхаве, воплощением которого считается нынешний Ринпоче, — обращается Жан-Клод к высокому доктору. — Он был человеком или богом?

— И тем, и другим, — говорит Пасанг.

— В восьмом веке Падмасамбхава принес буддизм в Тибет, — прибавляет Реджи. — Он завоевал Джомолунгму с помощью буддийской истины, а затем сокрушил злую силу всех демонов, богов и богинь горы, превратив их в защитников дхармы. Самая мрачная и самая могущественная из демонических богинь, королева небесных танцовщиц дакини, была превращена в белоснежный пик Джомолунгму, а ее юбки простираются до самой долины Ронгбук. Первый из построенных здесь храмов воздвигли на ее левой груди. Под ее вульвой погребена белая раковина, которая по сей день является источником доктрины дхармы и буддийской мудрости.

Я снова густо краснею. Сначала «яички», теперь «вульва»… Эта женщина предпочитает все говорить вслух.

— Если гуру Ринпоче, — тихо говорит Жан-Клод, — Великий Учитель, Великий мастер, сам Падмасамбхава победил всех богов и демонов и превратил их в последователей Будды, почему Дзатрул Ринпоче говорит, что они сердятся и что он попросит за нас?

Реджи улыбается и запрыгивает на своего белого пони.

— Горные боги, богини и демоны укрощены по большей части для тех, кто следует Пути, Джейк, — говорит она. — Для тех, кто овладел дхармой. Но неверующие и те, у кого вера слаба, по-прежнему в опасности. Вы уверены, что хотите посмотреть небесное погребение?

Мы с Же-Ка киваем.

Реджи что-то говорит шерпе Норбу Чеди, затем пускает пони галопом, вдогонку за шерпами и Диконом. Их фигуры уже растворились в серых сумерках. Доктор Пасанг кивает нам и тоже торопится присоединиться к остальным.

— Надвигается буря, — говорит он нам на прощание.

Все вокруг серое. Снова появились облака, пошел снег, а температура упала градусов на тридцать, не меньше.

— Муссон? — спрашиваю я.

Же-Ка качает головой.

— Этот фронт надвигается с севера. Муссон придет с юга и с востока, прижимаясь к Гималаям, пока не обрушится на вершины, словно цунами на низкий волнолом.

Из здания выходят два монаха и что-то говорят Норбу Чеди.

— Они покажут нам, где мы будем спать, — объясняет нам шерпа. — И еще будет легкая закуска из риса и йогурта.

Старые монахи — на двоих у них не больше пяти зубов — ведут нас в маленькую комнату, без окон, но с ужасными сквозняками, где, по словам Норбу, мы должны провести ночь, а на рассвете нас разбудят для участия в похоронах Бабу Риты. У нас одна свеча, три чашки риса, общая чашка йогурта и немного воды. На каменном полу расстелены три одеяла.

Прежде чем уйти, монахи останавливаются в темной нише и высоко поднимают свои свечи, чтобы мы увидели настенную роспись.

— Боже правый, — шепчу я.

Дьяволы с раздвоенными копытами сбрасывают альпинистов в глубокую пропасть. Место для проклятых тут совсем не похоже на ад Данте, — снег, камень и лед. На фреске изображен вращающийся смерч, нечто вроде снежного торнадо, который уносит несчастных альпинистов все ниже и ниже. Гора — это, несомненно, Эверест, а по обе стороны от нее скалят зубы два сторожевых пса огромных размеров. Но большую часть фрески занимает фигура человека, лежащего у подножия горы, — в такой позе обычно изображают распростертую на алтаре жертву. Тело у человека белое, а волосы черные — явно сахиб. На нем многочисленные раны, один дротик все еще торчит из тела. Жертву окружают рогатые демоны, и, шагнув ближе, мы с Же-Ка видим, что живот у него вспорот. Он еще жив, но внутренности вывалились на снег.

— Чудесно, — говорю я.

Два монаха улыбаются, кивают и уходят, забрав с собой свечи.

Мы садимся на холодный пол, заворачиваемся в одеяла и пытаемся есть рис с йогуртом. Поднявшийся ветер гуляет по всему монастырю, и его вой напоминает крики испуганной женщины. В комнате очень холодно и с каждой минутой становится все холоднее.

— Интересно, сколько лет этой фреске, — произносит Жан-Клод.

— Ее нарисовали только прошлой осенью, сахибы, — говорит Норбу Чеди. — Я слышал, как об этом говорили другие монахи.

— После исчезновения Мэллори и Ирвина, — уточняю я. — Зачем?

Норбу Чеди тыкает пальцем в свой рис.

— В монастыре, в Тингри и других деревнях стали поговаривать, что сахибы в своих лагерях наверху оставили много еды — рис, масло, тсампу и всякое другое.

— Что такое тсампа? — спрашиваю я.

— Поджаренная ячменная мука, — объясняет Норбу Чеди. — В общем, когда деревенские жители и пастухи из долины поднялись на ледник Северный Ронгбук, чтобы забрать брошенную еду, то примерно в том месте, где вы с сахибом Диконом поставили третий лагерь, из своих ледяных пещер выскочили семь йети и погнались за молодыми пастухами и крестьянами, пока не прогнали с ледника и из долины. Поэтому Дзатрул Ринпоче приказал нарисовать эту картину — предупреждение жадным и глупым, которые хотят пойти за чужеземными сахибами в такие опасные места.

— Замечательно, — говорю я.

Мы сворачиваемся калачиком под своими одеялами, но холод не дает заснуть. До нас доносится свист гуляющего по монастырю ветра, приглушенный стук деревянных сандалий, монотонные молитвы и непрестанное шуршание вращающихся молитвенных колес.

Не сговариваясь, мы оставляем горящую свечу между нами и фреской.

Пятница, 15 мая 1925 года

Лама приходит за нами — я не могу сказать «будит нас», потому что ни я, ни Жан-Клод в ту ночь не сомкнули глаз — приблизительно в половине пятого утра. Норбу предпочел спать снаружи, на холодном ветру, и я его понимаю. Свеча в руках священника, как и все свечи в монастыре Ронгбук, представляет собой топленое масло в крошечной чашке. Запах ужасный.

За бесконечную бессонную ночь я понял, что ненавижу все запахи в этом якобы священном месте. И дело не в грязи — монастырь Ронгбук можно назвать одним из самых чистых мест, которые я только видел в Тибете, — а скорее в вездесущей смеси из смрада немытого человеческого тела (тибетцы обычно принимают ванну раз в год, осенью) и горящего топленого масла, а также густого аромата благовоний и запаха самих камней здания, имеющего какой-то медный привкус, как у свежепролитой крови. Я ругаю себя за это последнее сравнение, поскольку буддисты в Тибете — противники всякого насилия. В соседних бейюлах — священных долинах, которые благодаря белой магии гуру Ринпоче много веков назад стали источником энергии дхармы, — животных не трогали на протяжении многих поколений. Дикон рассказывал нам, что дикий горный баран может зайти к тебе в палатку, дикие лебеди едят с руки. Говорят, даже гималайский белый волк здесь не убивает свою добычу.

Из полумрака появляется монах, и мы следуем за ним и его мерцающей лампой через лабиринт комнат монастыря. Норбу Чеди трет глаза кулаками. К нам присоединяется второй монах.

Я думал, что похоронный обряд будет проходить в самом монастыре, но монахи выводят нас через заднюю дверь и ведут по тропе, проложенной прямо по скале. Наша безмолвная процессия преодолевает лабиринт из огромных валунов, за которыми тропа уходит вверх. Место церемонии удалено от монастыря не меньше чем на полмили.

Наконец мы останавливаемся на открытой площадке, где четверо тибетцев — очень бедных, если судить по тряпкам, прикрывающим их тела, — ждут нас около необычного плоского камня. Позади большого каменного алтаря (по крайней мере, так мне кажется) на более высоких скалах вырезаны фигуры, напоминающие гигантских горгулий.

Первый монах что-то произносит, и Норбу Чеди переводит нам:

— Священник говорит, что эти четыре тибетца — отец, два сына и внук из семьи Нгаванг Тенцин, и они будут могильщиками Бабу Риты. Священник говорит, что во время церемонии вы можете сидеть здесь. — Норбу Чеди указывает на длинный плоский камень и уходит.

— Погоди! — окликает его Жан-Клод. — Разве ты не останешься с нами?

— Не могу, — не оборачиваясь, отвечает Норбу Чеди. — Я не родственник Бабу Риты. И мне не положено видеть небесное погребение. — Он ныряет в темный лабиринт из камней и исчезает в нем вместе с двумя монахами, которые привели нас сюда.