Большие Надежды (СИ) - Оськина Варвара

Так было бы правильно, но…

Город встретил очередным пепелищем. Вонючим, сырым, но упрямо тлевшим даже под моросившим дождём. Вокруг суетились группы Карателей, откуда-то доносились стоны. И Артур успел сделать лишь пару шагов внутрь полуразрушенного дома, прежде чем вдруг заметил торчавшую из-под обломков, похоже, женскую руку. Он резко остановился, и мысли, что он упрямо гнал всё это время, словно прорвали преграды. Они хлынули в разум, затопив его полностью, и вынудили наконец-то признаться: он и правда сбегал. Однако в этот раз Город не стал делать поблажек и подсунул именно то, что Артур предпочёл бы не видеть – последствия. Итог неверных решений, имя которому была смерть. В чём он ошибся? В себе? Во Флор? В Городе? Артур не знал. Точнее, не хотел знать, когда откидывал тяжёлую балку, чтобы вытащить из-под неё мёртвую женщину. Но мысли всё неслись и неслись бесконтрольным потоком.

А может, это и не ошибка была? Может, он просто всё неправильно понял? Хотя, как можно неверно истолковать такие очевидные действия?

«Я освобождаю тебя от обещания…»

Да к чёрту! Лучше бы она его ударила. Напала бы со своим дурацким ножом прямо там! Такое Артур мог оправдать. Наверное, даже не сопротивлялся бы – просто не стал. В конце концов, кому, как не ему, знать все причины, по которым ему желал смерти каждый второй. А смерть от руки Флор значила бы смерть от руки Города. Не в этом ли смысл всей его жизни? Но нет! Флор не хотела ни убивать, ни драться, ни чтобы он дрался с проклятым Джонсом. Она явно задумала что-то другое, только вот действовать ей пришлось слишком быстро и необдуманно, а потому… А потому вышло как вышло. Но почему? ПОЧЕМУ?!

Артур перевёл взгляд на мёртвую женщину и покачал головой. Ему пора прекратить мучиться бессмысленными вопросами. Вряд ли он получит на них ответ.

Утро для главы Карательной службы наступило слишком внезапно. Оно принесло с собой не только вонь с дальнего пепелища, но и алую мантию Советника Канцлера. Тот молчаливо ждал, пока на него обратят внимание, брезгливо застыв чуть поодаль от сложенных в кучу обожжённых тел горожан. Ах, какое кокетство!

Ступив из развалин и взметнув за собой облако пепла, который немедленно забил лёгкие, Хант скрестил за спиной руки, склонил голову набок и свысока глянул на скрывшего под капюшоном лицо человека. Он знал, что так будет. В конце концов, нельзя было бегать от этого вечно. И, видимо, Канцлер подумал о том же.

– Вас ждут, – коротко скрипнул Советник и сцепил перед собой руки, которые тут же спрятались за широкими манжетами мантии. Серые, грязные хлопья медленно и некрасиво оседали на тёмно-красную ткань.

– Как только закончу здесь, – проговорил Артур и широким жестом предложил полюбоваться на гору обгорелых трупов. – Пока я немного занят.

– Сейчас, – выплюнул глас самого Канцлера, чуть покосился из-под своего капюшона на слегка дымившиеся тела, а потом резко развернулся и зашагал в сторону квадроглиссера, на котором его сюда привезли. Даже странно, что Артур не услышал рёв этого механического уродца.

– Мерзкий лизоблюд, – проворчал подошедший Вард и демонстративно сплюнул скопившуюся во рту сажу и пыль. Дождь закончился, и ветер быстро высушил тёплые после огня камни. – Терпеть их не могу. Гонору много, а толку ноль.

Артур ничего не ответил, только скривился и стянул перчатки. Он потёр вспотевшее лицо, на которое немедленно налипла витавшая в воздухе сгоревшая крошка, и уже было повернулся, чтобы направиться к своему глиссу, как вдруг остановился и пристально посмотрел на Юджина.

– Почему ты без маски? – спросил Хант, разглядывая бледное, тоже перепачканное пеплом лицо Варда. А тот поджал губы и вдруг сухо отозвался:

– Фильтр стал барахлить. Я тут на днях едва не задохнулся, поэтому пока не отдам в ремонт, лучше не буду так рисковать. – Он скривился, словно хотел изобразить насмешку, но Артур ему не поверил. Чёрт побери, он прекрасно знал, о чём говорил Вард. – А ты?

– Тоже, – туманно отозвался Хант, а потом завёл глисс.

Вопреки всем распространяемым о нём слухам, Артур не любил бывать в расположенной глубоко под основанием Башни тюрьме. Он не получал удовольствие ни от вида измученных заключённых, какие бы преступления те ни совершили, ни от самых пыток, которыми иногда не брезговал Канцеляриат в попытке выведать какие-то сведения. Хант был воином, а не палачом, и предпочитал честную смерть довольно лицемерным допросам, итогом которых всё равно были плавильные печи, а не обещанная инъекция «Милосердия». Его не радовали ни крики, ни стоны, ни торопливые бормотания провинившихся, сломанных уже только лишь темнотой, голодом и одиночеством. То, как они причитали при виде нависшей над ними электрической клетки, вызывало у Ханта лишь грусть с лёгким налётом презрения к человеческой слабости. Они были жалкими, эти воющие от страха люди, которые ставили свою никчёмную жизнь выше Города. Но ничто и никто не мог быть важнее. Никогда, чёрт возьми!

Однако, чем тише становилось эхо его тяжёлых шагов, которое отражалось от сырых коридоров, уходивших глубоко под основание Башни, тем отчётливее понимал Артур, что в этот раз всё будет иначе. Тяжелее, больнее, бессмысленнее, безнадёжнее. Долг жизни споткнулся об обещания сердца и завис в невесомости, не зная, то ли упасть, то ли взлететь. Хант знал, что будет непросто, но остановившись у нужной двери, даже не представлял насколько невыносимо.

– Город превыше всего, – едва слышно выдохнул он сам себе и толкнул тяжёлую створку.

Он увидел Флор сразу. В ярком неестественном свете, что лился будто из стен, её маленькое несуразное тело выглядело ещё более угловатым. Либо так ему показалось, потому что в своей серой хламиде Мэй смотрелась совсем уж нелепо и жалко. Её голова выглядела удивительно крошечной на фоне безразмерной одежды, а шея с ободом отвратительного ржавого ошейника такой длинной и тонкой, что было неясно, как та до сих пор не сломалась. Короткие грязные волосы влажно блестели и были взъерошены, а руки безвольно болтались. Флор сидела прямо на холодном полу, неловко поджав под себя ноги, но встрепенулась, будто что-то услышала. Сквозь разделявшее их толстое стекло Артур видел, как напряглись её плечи и нахмурились брови, стоило ему сделать шаг. Как серые от пыли, холода и обезвоживания пальцы судорожно вцепились в неровный подол, пачкая его разводами грязи со вспотевших даже в этом ледяном холоде ладоней. А потом Флор подняла голову и безошибочно посмотрела туда, где замер Хант. Щурясь от яркого света, она вряд ли могла его видеть в той темноте, что царила в комнате для наблюдений, но её взгляд!

Её взгляд…

Наверное, мысль о том, что было в глазах повернувшейся Флор, отныне станет его идефиксом. До конца дней он будет воображать, думать, строить предположения, но всегда до привкуса горечи на языке сожалеть, что никогда не узнает. Ведь в тот момент, когда она на него посмотрела, Хант сделал единственное, на что был способен и что был обязан. Он отвернулся. В голове стояла звенящая тишина.

Артур сделал последние несколько тяжёлых шагов и остановился перед застывшим в тени Канцлером. Коротко поклонившись, Хант понадеялся, что это вышло достаточно почтительно. Настроения играть в политические реверансы не было. Так что он резко выпрямился и замер в терпеливом ожидании, пока ему разрешат приблизиться. Однако молчание затягивалось. Оно длилось так долго, что Артур уже было подумал, будто его опять вознамерились проучить, но в этот момент за спиной раздалось короткое лязганье. Желание оглянуться коротко вспыхнуло, но тут же издохло под дланью пока ещё крепкой веры, что он всё делает правильно.

Нельзя. Будет лишь хуже.

Тем временем послышался новый металлический скрежет, который эхом прокатился по всем помещениям и будто бы ввинтился Артуру в мозг. А следом за ним загремели железные цепи, что удерживали под потолком клеть.

Эту крепко-накрепко сваренную из решёток коробку называли «загоном». Не столько за тесноту, сколько из-за ощущения загнанности. Она накрывала пленников, точно удушающий кокон, уже только этим вызывая прилив дикого страха. И от этого чувства не было никакого спасения. Паника убивала их всех. Без исключений. Кого-то раньше, других немного позже, но рано или поздно измученный темнотой и голодом разум неизбежно сдавался и подсовывал порождённые страхом галлюцинации.