Из тьмы веков - Идрис Базоркин

Эти горцы побывали в гостях у Виты.

Матас уже привыкла к городской жизни, но очень боялась за мужа.

— Он часто задерживается на собраниях. Очень встревожен. Правда, меня он старается оградить от своих, мужских дел и волнений, да разве я сама не чувствую, — говорила она.

За год Матас научилась понимать русский язык. От женщин-соседок и из случайных разговоров на базаре она знала, что в городе неспокойно, знала много и других новостей. Она рассказала гостям, что враг япошка одолел царя и отнял у России кусок земли.

Тревожные вести увезли горцы в аулы.

А Виты участвовал в демонстрации, бастовал. Против забастовок Матас не возражала. В это время Виты бывал дома, с нею. О потере его заработка она тоже не особенно беспокоилась, потому что умела приработать иглой, и на жизнь им хватало.

А то, куда поворачивались эти дела, она поняла позже, когда несколько раз на ее глазах на базаре толпа каких-то головорезов избивала евреев и ингушей. Она слышала, как, рассвирепев, они кричали, что только жиды да басурмане повинны во всех беспорядках России. И Матас стало страшно. Ей захотелось назад, в горы. Уйти и спрятаться от этой злости. Но приходили Илья, Вера. Вместе с Виты они смеялись над ее тревогой, говорили, что скоро не будет царя, что народ установит свои порядки, и Матас верила им и стыдилась своих опасений.

Однажды вечером Виты взял ее с собой к Илье Ивановичу. Там их уже ждало несколько человек, среди которых были грузины, армяне, осетины. Вера Владимировна подала чай. Матас с трудом догадывалась, о чем толковали эти взволнованные, серьезные мужчины. Поняла: царь прислал какую-то бумагу — «манифест», в ней он обещал защищать каждого человека от беззакония, разрешал верить в Ису, Мухаммеда и говорить против начальников, не боясь наказания. Он обещал собрать умных людей всей России, чтобы они думали вместе с ним, как лучше управлять народом.

И Матас решила: «Какой хороший царь, зачем его убивать? Чем еще недовольны эти люди?» И, как бы отвечая на ее мысли, заговорил Илья. Царь хочет обмануть народ этой бумагой, успокоить его, собраться с силами и ударить тех, кто шел против него.

— Манифест семнадцатого октября — это обглоданная кость! — говорил Илья. — Ни в коем случае не соглашаться! Реакция сейчас только отступает, но не сдается. И мы должны добиваться свержения царя и созыва Учредительного собрания! Без революции они на это не пойдут! Надо готовиться к вооруженной борьбе.

— Сегодня, как только был обнародован текст манифеста, — сказал один из гостей, молодой синеглазый парень, — реалисты старших классов и учащиеся других мужских и женских учебных заведений забастовали, вышли на демонстрацию и столкнулись с группой черносотенцев. Произошла потасовка.

Илья понимающе кивнул головой.

— На завтра, товарищи, — сказал он, — комитетом партии назначена общая забастовка и выход на митинг протеста к памятнику Архипу Осипову. И против нас могут двинуть черносотенцев. Но мы должны быть начеку, не поддаваться на провокации. Выступать с оружием до решения комитета не будем. А ждать такого решения нужно в любой момент.

После Ильи говорили другие. Спорили, горячились. Матас поняла: завтра будет что-то такое, от чего можно ожидать больших неприятностей.

Дома, уже в постели, она спросила мужа, пойдет ли завтра он туда, куда собираются все. И Виты сказал, что пойдет.

— Послушай меня, — заговорила Матас, — я не знаю столько, сколько знаете вы, но чует мое сердце, что это может кончиться бедой… Уедем в горы! Поживем, пока пройдут все эти дела, а потом, если тебе захочется, вернемся…

— Нет. Не поеду. Ты зря боишься. Когда поднимется весь народ, то будет так, как он решит!.. А опасность везде. Сколько раз в детстве идешь, бывало, по-над скалами — и вдруг сверху камень… Пролетит рядом, но мимо!.. — говорил Виты, стараясь успокоить жену.

Но ее нелегко было вразумить. Она не переставала просить его уехать домой, пока он не дал согласия подумать над этим.

Наутро Виды надел свой праздничный костюм и ушел в мастерские.

Матас не находила себе места. Чувство тревоги не покидало ее. Наконец, не выдержав, она оделась и побежала к Вере Владимировне.

Жена Ильи Ивановича тоже была неспокойна.

Она хорошо понимала Матас, и они вместе пошли туда, где должен был состояться митинг.

— Сердце болит! Душа болит! — говорила Матас, не зная, как объяснить Вере Владимировне, что ее терзает предчувствие.

— Конечно, всякое может быть, — отвечала Вера Владимировна. — В Петербурге вон сколько народу ни за что, ни про что погубили. Но здесь до этого, наверно, не дойдет. Наши ведь собираются пройти мирно.

Когда женщины подошли к памятнику Архипу Осипову, уже начался митинг. Но с разных сторон еще подходили колонны учащихся, рабочих. Вокруг памятника стояла огромная толпа, и кто-то, поднявшись на ступеньки пьедестала, энергично жестикулируя, произносил речь.

Во многих местах над народом были видны красные флаги. День был ясный, солнечный. Люди, одетые по-праздничному, казалось, собрались сюда на гулянье. Матас успокоилась.

Но вдруг ее кинуло в жар. Она не поверила глазам своим. Там, где только что стоял и что-то говорил человек, похожий на грузина, появился Виты… «Что он делает? Что он собирается сказать этим людям?» — мелькнуло у нее в голове. А Виты говорил. Она ясно видела его смуглое лицо, большой рот, острые глаза. Он однообразно махал рукой… Матас ринулась из задних рядов вперед. Вера Владимировна — за ней. Люди пропускали их. Но наконец толпа стала такой плотной, что дальше невозможно было сделать ни шага. В толпе захлопали, кто-то закричал: «Молодец, ингуш! Правильно!!!», а когда Матас снова посмотрела туда, где был Виты, там уже стоял бледный человек и что-то говорил резким голосом, разносившимся далеко вокруг.

— Это осетин. Из газеты «Искра», — шепнула Вера Владимировна Матас, но та не слушала ее.

«Зачем он путается не в свое дело! — думала она о муже. — Эти люди что-то знают, чего-то хотят. А ему что среди них надо?» А оратор увлек толпу. Народ слушал притихнув. Когда над головами людей прозвучали слова: «Да здравствует вооруженное восстание! Да здравствует революция!» — раздалось «ура» и громкие аплодисменты.

В это время где-то сбоку грянул оркестр. Матас вместе со всеми повернулась в ту сторону. По широкой улице приближались люди. Они шли рядами.

Впереди, в сапогах, блестевших, как стекло, шел человек без фуражки. Его почти целиком скрывала картина, на которой был нарисован царь Николай. Матас сразу узнала его по голубой ленте. По бокам несли лики богов. Сзади, на высоких палках — два трехцветных флага. Люди эти шли чинно, без шапок. Впереди, в черных костюмах — начальники. Важные. Бородатые. В медалях.

— Купцы это. А позади — мелкие чиновники, приказчики… разный сброд… Такие за рюмку водки на любое готовы!.. — сказала Вера Владимировна растерянной Матас.

Приближаясь к митингу, манифестанты запели «Боже, царя храни!..».

Толпа опешила. Матас видела, как с каждой минутой росло напряжение. Вот кто-то свистнул, кто-то заулюлюкал, и начался такой гам, что оркестр сбился. Замолк и хор, подпевавший ему. Раздался выстрел — и человек, несший портрет царя, упал на мостовую.

Из рядов друзей этого человека прогремели ответные выстрелы. Послышались крики, стоны раненых. Смятение охватило площадь. А когда из боковой улицы, сверкая обнаженными клинками, показались казаки, народ бросился врассыпную, давя друг друга. Толпа увлекла с собой Матас и Веру Владимировну.

Настигая бегущих, казаки осыпали их фухтелями[130].

В несколько минут все было кончено. Очистив площадь, казаки перекрыли поперечные улицы. На мостовой корчились раненые и неподвижно лежали убитые.

Бронзовый орел на вершине памятника Архипу Осипову замер, подняв крылья. Казалось, он сейчас улетит прочь от этого страшного места.

Матас и Вера Владимировна в панике бежали вместе со всеми. Но внезапно Вера Владимировна остановилась и сказала, что пойдет обратно посмотреть убитых и раненых…

— Ты думаешь Илья?.. — спросила Матас. — Нет. Я сам видел: которые упал, все крайний люди был. Виты, Илья вместе был. Они далеко был, середина был…

И, подумав, Вера Владимировна решила, что Матас права: пострадать могли только крайние. А те, что были в центре митинга, наверно, ушли невредимыми.

И они побежали домой.

Первыми по пути жили Виты с Матас, и женщины вместе свернули к ним. Какова была их радость, когда они увидели дома своих мужей!

Илья Иванович и Вера Владимировна заторопились к себе, к детям. А Матас впервые за год жизни начала с мужем разговор в таком тоне, какого никто от нее не мог ожидать. Она требовала, чтоб они немедленно уехали домой.

— Здесь живут жестокие люди! — говорила она. — Их царь не умеет воевать с врагами, и его побил япошка. Но зато он знает, как стрелять в своих людей! Их много, как муравьев. И им не жалко друг друга! Я видела, как падали люди — женщины, дети… Лучше б я умерла, чем видеть это!