Дни Крови и Звездного Света - Лэйни Тейлор

И он узрел его. Акива поклонился; он поднялся, когда клубы пара прояснились, и понял, что они в банях, и, что Иорам обнажен. Император стоял над плитами, испускающими пар, крепкий и подтянутый. Его тело раскраснелось от жары. Окруженный небольшой армией прислуги, требуемой для того, чтобы искупать его королевскую особу. Девушка наклонила кувшин воды над его головой, и он закрыл глаза. Другая стояла на коленях, омывая его пеной, напоминающей взбитые сливки.

Акива по-разному представлял себе их встречу, но ни разу, ему не виделось, чтобы император был при этом обнажен. «Он ни о чем не подозревает, — подумал Акива. — А если бы подозревал, то встречал бы меня одетым и при полном вооружении».

— Мой господин Император, — сказал он, — это честь для меня.

— Наша честь, ваша честь, — сказала Иорам, растягивая слова. — Что же нам делать с эдаким переизбытком чести?

— Мы всегда можем повесить ее на Вествей, — высказался другой голос, и Акиве не нужно было видеть изуродованное лицо говорящего, чтобы узнать, кому принадлежал голос. Откинувшись назад на кафельной скамье, в непринужденной позе, на которую отважился бы в присутствие Императора только он, сидел Иаил. А ведь, то, что он здесь, только на руку, потому как Иаилу позволено жить не больше, чем Иораму. Он, к счастью, был полностью одет.

— Если бы на виселице нашлось место, — сказал он, словно палач, и из его груди вырвался низкий смех, от которого остальные вздрогнули. Акива быстро и внимательно просмотрел их лица. Никто не сидел, развалившись, как Иаил, но все, казалось, чувствовали себя довольно непринужденно. Иорам часто проводил советы во время приема ванны, так что это было обычным явлением.

Рот Иорама искривился на жестоком лице в улыбку.

— Любое помещение всегда можно переделать под виселицу, — сказал он.

Эта была угроза? Нет, Акива, так не посчитал. Иорам даже не смотрел на него; он закрыл глаза и откинул голову, в то время, как другая служанка полила его водой, после чего он сильно потряс головой, разбрызгивая воду во все стороны. Намаис с Мизориасом даже бровью не повели, когда на них полетели брызги. Ни один мускул не дрогнул. Личные телохранители Иорама, братья, — смертельно опасные бойцы. Они-то и волновали Акиву в первую очередь. Здесь находились и Серебряные мечи, по паре у каждой стены: восемь бумажных клинков с испариной, осевшей на их серебряных доспехах, и с влажными перьями от пара. Эти его не особо заботили.

По правде говоря, когда его отец вышел из мелководного бассейна с пеной, подальше от девушек в белых одеждах, и направился к рабу, который держал его халат, Акива почувствовал, что его беспокойство стало уменьшаться. Возможно, когда он обдумывал всевозможные сценарии, осуществления задуманного, бани в них не было, но, тем не менее, он понял, что лучше места и не придумать: минимальная охрана, малое количество свидетелей, чье слово будет приниматься на веру, и, самое главное: отсутствие подозрений.

Ничто в глазах этих серафимов не намекало на недоверие.

Здесь же был и наследный принц Иафет, с остекленелыми от скуки глазами. Он был вполне привлекательным серафимом, где-то акивиного возраста, в чертах которого присутствовала некая вялость, говорящая о его слабости. Акива понимал, что Иафет не был образцом для подражания. Но он будет лучше их отца, а это главное. Рядом с ним находился беловолосый Высший Маг Хеллас, глава императорова круга бесполезных магов. Поговаривали, что он-то и был ушами Императора. Его тяжелый взгляд с полуприкрытыми веками, полный снисхождения — все, что нужно Акиве, чтобы понять, что его магия — его тайна. Несколько оставшихся лиц, единых в своей кичливости, он не знал.

— Дай-ка, мне взглянуть на тебя, — приказал Иорам.

— Милорд, — ответил Акива, и остался стоять, где стоял, тогда, как его отец лично подошел к нему и оглядел недружелюбными глазами. Теперь на нем был халат, но не запахнутый. Акиве так хотелось, чтобы он его запахнул. Это казалось, странно интимным, убивать обнаженного мужчину. Иорам был так близко, что Акива могу протянуть руку и ударить его в грудь. Или пронзить в самое сердце. Ему была неприятна мысль, что пропаренное розовое тело его отца было такое же мягкое, как сливочное масло. Он осознал, что его сердцебиение отдается пульсом в руке. Его тело желало выхватить меч и разобраться с Императором здесь и сейчас, но его разум жаждал ответов на вопросы.

Что же все это значит?

И что-то было еще. Ужас от того, что с нею произошло. Если Акива сейчас все не выяснит, он не узнает об этом никогда.

Он выдержал взгляд своего отца. Или, может, это Император выдержал взгляд Акивы. Цвет глаз Иорама был точно таким же, как и у Лираз с Азаилом: голубым, с чуть раскосыми внешними уголками, щедро разбавленным золотом. В отличие от них, у их отца в глазах не было видно и следа души. Смотрел он бесстыдно: считалось, что все видели в этих глазах свою собственную смерть или, по крайней мере, никчемность своей жизни. Его взгляд заставлял серафимов опускаться на колени; поговаривали, что даже недостойных, которым, не позволялось даже открывать свою глотку из страха и стыда, готовясь встретить меч.

И Акива увидел смерть в глазах Императора, но не свою собственную.

Он почувствовал комок в горле. Он знал, что это такое: это были эмоции, но... из-за чего? Не из-за Иорама, не из-за угрызений совести, из-за того, что он собирался сделать. Было ли это связано с безликой, почти забытой женщиной, которая подарила ему тигриные глаза и отступила в сторону, когда за ним пришли охранники, чтобы забрать? Или... это из-за лица, отражение которого он видел в тот день в серебре, маленького и испуганного, отобразившегося в латах Серебряных мечей. Своего лица. Из-за того, что он потерял, и чего у него никогда не было, и никогда не будет.

— Да, ты справишься, — наконец, сказал Иорам. — Это хорошо, что после всего случившегося, я позволил тебе жить. Если бы я тебя убил, кого бы сейчас к ним послал?

Послал к ним.

— Они могут решить убить тебя; откуда мне знать, что там творится в головах у стелианцев? Так что, на всякий случай, давай попрощаемся.

С другого конца комнаты раздался голос Иаила:

— Это плохая примета для солдата, говорить «прощай». Неужели, ты забыл? Не надо искушать судьбу.

Иорам закатил глаза, отворачиваясь от Акивы.

— Вот, и не говори. Мне-то какая разница? — Он отошел и перестал находиться в досягаемости Намаиса и Мизориаса и предоставил Акиве возможность действовать. Предоставится и еще одна. Он создаст еще одну возможность. — Будь готов отправиться поутру. — Иорам, обернувшись, смерил взглядом Азаила с Лираз; если он и заметил сходство, то виду не подал. — Один.