Преторианец - Томас Гиффорд

— Вот тут вы меня поймали, сэр. Чего не знаю, того не знаю. Но она с ним в то лето очень подружилась, а молодой хозяин был в Сандхерсте, читал лекции, ему это дело нравилось. Ну вот, Колин был не из тех, кто скрывает свет свой под спудом. Это я к тому, что если миссис Худ ему улыбнулась, так он мог уж вообразить много больше и отзывался о ней очень нескромно, когда болтал за игрой в дартс, особенно после пинты-другой. Слухи разошлись по всей округе. Я-то не слушал, но что было, то было, и когда молодой хозяин…

— Почему бы вам не называть его Макс, Моркамб?

— Да, конечно. Просто он всегда был молодой хозяин, а его отец был хозяин, а его отец — старый хозяин…

— Ну ладно, хорошо. Так как же погиб молодой Девитт?

— Сэр Макс был как-то вечером в пабе, помнится, с доктором, старым своим приятелем, и выпил малость лишнего. Я уж говорил, он много стал пить… Ну, Колин был там со своей компанией, и одно за другое, Колин с ребятами стали поглядывать на него и пересмеиваться… Дошло до кулаков… Мерзкая сцена, как я понял… Через несколько недель Макс его застрелил.

— Я думаю, это был несчастный случай?

— Именно так. Сто человек, даже больше ста, видели. Была большая охота, собрались все лучшие фамилии, цвет Нортумерленда, так сказать…

Сигара Моркамба догорела почти до конца, и он внимательно рассматривал то, что от нее осталось, прикидывая, хватит ли еще на одну порцию пепла. Часы на каминной полке пробили одиннадцать.

— Колин Девитт был среди загонщиков… попал под выстрел Максу Худу… Как стоял, так и свалился, поднялся переполох, конечно, только он уже был мертв. Кто говорит, он подошел слишком близко к линии огня, другие — что сэру Максу следовало быть осторожнее. Все, понятно, знали, что между ними стояло и почему… Поговаривали, что сэр Макс застал их в оранжерее… Чушь, понятно… Убийством это никто не посмел назвать, то есть вслух, в лицо сэру Максу или мне… Да, грустные были дни.

— Что ж, так и оставили?

— Ну а что же вы хотите, сэр? Это и правда была трагическая случайность. Все тому свидетели.

Он положил сигару в тяжелую пепельницу и, достав из рукава толстого джемпера платок, принялся немилосердно натирать им нос.

— Мне пора в постель, сэр. Очень приятно было сыграть с вами.

— Мне пришлось бы долго тренироваться, чтобы играть с вами на равных. А скажите… разве та история так ничем и не кончилась?

— О, молодой хозяин — то есть сэр Макс — еще глубже ушел… в депрессию, его мучили ужасные головные боли, целые дни проводил в постели. Потом он оправился. Война его, знаете ли, спасла, сэр. Она же и добила. Но я уже говорил, внутри он умер задолго до того.

Годвин до поздней ночи сидел один перед догоравшим камином. Бедный, бедный Макс. И Сцилла — не разъедает ли эту розу скрытый в ней рак? Он заблудился в ней, заблудился в лабиринте ее души, мыслей и желаний. Сумеет ли он заставить себя узнать о ней правду? Посмеет ли? Вынесет ли?

И почему она никогда не вспоминала об убийстве Колина Девитта?

Убедившись, что Годвин практически здоров и ему пора возвращаться к жизни Лондона, Сцилла завела в Стилгрейвсе новшество — приглашать гостей на выходные. Чтобы убедить кого-то выбраться в далекий Нортумберленд, мало было захотеть, и ей пришлось немало похлопотать, чтобы выбить свободные пятницу и субботу для себя и Родди Баскомба — то-то блаженствовали молодые актеры, заменявшие их во «Вдовьей травке», — и подобрать небольшую компанию избранных гостей, которые могли и хотели приехать.

Она приезжала в пятницу к тому времени, когда пора было подавать коктейли и простой ужин «а-ля фуршет», и попадала с холода прямо в объятия Годвина, а за ней, как из шкатулки фокусника, из просторного «роллса» появлялся драматург Стефан Либерман — в шубе, достойной уроженца Центральной Европы и импресарио, — и Родди Баскомб, и Грир и Лили Фантазиа.

— Ох, милый, — шептала она, под руку с ним входя в дом, где во всех двенадцати каминах горели большие поленья, — мы все попали на один поезд, представляешь? Я думала, еду одна, а на станции вдруг вижу Стефана, и тут же подходят Родди и Грир с Лили… Ну, собственно, я могла бы не удивляться. Так что мы все собрались и постарались составить по возможности веселую компанию. — Она передернула плечами. — Трудное дело. Стефан из-за войны впал в уныние, и винить его не приходится… Лили отчего-то вздумала со мной откровенничать, и только у Грира, слава богу, была с собой рукопись, которую он собирался читать, но ему не дали, а в результате он проявил такой светский стиль, что у меня голова разболелась… А ты чудесно выглядишь, милый!

Она прижала к себе его руку, а гости входили и принимались устраиваться в отведенных им комнатах, сопровождая все между объятиями, поцелуями и восклицаниями по поводу прекрасного вида Годвина.

После ужина Сцилла, Либерман и Грир Фантазиа сели в кабинете на полу у камина, чтобы прочитать первый акт новой комедии Либермана, в которой главная роль предназначалась Сцилле. Лили перебирала пластинки. Ей приглянулась «All or Nothing at All» Синатры. Годвин стоял рядом с ней, дивясь необыкновенной тонкости, хрупкости ее рук, и лица, и каждого движения.

— «Никогда не пойму половинной любви», — тихонько подпевала она.

Грир с другого конца комнаты спросил, нельзя ли уменьшить шум.

— Как это похоже на Грира, — улыбнулась Лили. — Для него Синатра — это шум. Боюсь, он неисправим.

— Идем со мной. Я хочу уйти отсюда. Скорей, Лили.

— Ты и вправду поправился!

Она прошла за ним через холодный коридор в бильярдную.

Она стояла, прихлебывая бренди и глядя, как он лениво гоняет шары по зеленому полю.

— Сцилла говорит, у тебя в голове пластинка.

— Виниловая, — кивнул он.

— Вечно ты шутишь…

— Да, я такой. Всегда готов повеселиться. И пластинка под рукой.

— Да… еще были бы шутки смешными — и все в порядке. Серьезно, Роджер, на вид ты совсем здоров. Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке. И к пластинке привык. Наверно, ею можно пугать любопытных детишек. Звучит куда страшнее, чем на самом деле.

— Невысокая цена за то, чтобы вернуться домой героем.

— Ты про меня? Шутишь, должно быть. Еле ноги унес.

— Люди говорят, ты участвовал в секретной операции. Кто-то из Уайта говорил при Грире, что в той же операции погиб Макс.

— Лили, об этом нельзя рассказывать. Если я проболтаюсь, мне кое-что намотают на колонну Нельсона.

— Ну, не будем, раз так. Грир говорит, он слышал разговоры о шпионе.

— Ничего не знаю. И хватит вопросов, Лили.

— Но, Роджер, кого же еще мне спрашивать?

— Спроси Грира, он, кажется, много чего знает — со мной тебе не повезло.

— Как эти мужчины любят тайны! Будь женщины похожи на них, мало осталось бы тем для разговора. Ладно, буду умницей. А что ждет в будущем неустрашимого Годвина? Вернется к работе?

— Завтра приедет Гомер. С ним и поговорим. С тех пор как я последний раз был на службе, многое переменилось.

— Однако будущее — это не только профессиональная карьера?

— Ох Лили! — Он отвернулся от стола, встал, опираясь на кий, и улыбнулся ей. — Торквемада много потерял, не зачислив тебя в следователи! И как же тебе представляется мое будущее?

— Ну, Макс получит награду на небесах, а я в первую очередь думаю о живых — то есть о Сцилле. Я знаю, что она к тебе очень привязана, и подозреваю, что ты тоже испытываешь к ней серьезное чувство…

— Ну-ну, Лили, — остановил он ее.

У него не было полной уверенности, что Сцилла не доверила свой секрет Лили Фантазиа. В конце концов, сказал же он Монку Вардану. Каждому нужно с кем-то поделиться, хотя бы подумать вслух.

— Я чувствую, матримониальное бюро еще действует?

— Не затыкай мне рот, Роджер Годвин! Я все равно скажу, нравится тебе это или нет. Сцилла — нежная и глубоко страстная женщина. Страстная по натуре: ее не нужно оживлять — ты понимаешь, о чем я? Страсть уже есть, ей нужен только объект для нее. Правду говоря, не думаю, чтобы в ее жизни с Максом этому было место — уже давно, а может и никогда… Беда в том, что он ей поклонялся, а она не создана для поклонения. Поклонение для нее слишком холодно. Теперь она свободна — и ей нужна твердая рука, чтобы ее направить, зажечь, удовлетворить ее, удержать на пути, нужен кто-то, чтобы на него опереться, положиться…

— Все это можно сказать короче, Лили, — кто-то, кто ей отдастся.

Она не слушала.

— Ты понимаешь Сциллу. Но должен уяснить еще одно — если ты чувствуешь себя годным для этого дела, если ты к нему склонен… можно мне сказать совсем откровенно?

— Лили, ты в жизни ни с кем не говорила совсем откровенно.

— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.

Она медленно обходила стол, поводя пальцами по темному полированному бортику.