Сталин: арктический щит - Юрий Жуков

К тому же призывал и Генштаб Красной армии. Помощник его начальника генерал-лейтенант Н.В. Славин тогда же подготовил записку. «Наши города, — писал в ней, — Петсамо (Печенга), Мурманск и прилегающие к ним районы недостаточно обеспечены как с моря, так и с воздуха… Улучшить наше стратегическое положение в этих районах можно», — рекомендовал он, явно вдохновленный договором СССР с Финляндией о базе Порккала-Удд, — получением «в долгосрочную аренду от Норвегии части ее северной территории, граничащей с нашей Петсамской (Печенегской) областью, и острова Медвежий»6. Вопрос о базах на Шпицбергене Славин, судя по всему, полагал уже решенным.

Обе его записки, да еще и паническое донесение посла в Осло Н.Д. Кузнецова о ситуации в зоне Баренцева моря вынудили теперь и замнаркома иностранных дел С.А. Лозовского, знатока лишь профсоюзного движения, заняться вопросами военной стратегии. Обращаясь 22 июля к В.М. Молотову, свою записку начал он с изложения полученной информации.

«Ведется, по-видимому, — повторил он непроверенные сведения, — усиленная активизация деятельности на Шпицбергене, под флагом подготовительных работ по восстановлению эксплуатации рудников, принадлежащих норвежскому а/о «Стуре Норшк Свальбард кул компаниет», половина акций которого находится в руках англичан. В Англии и США заказано большое количество как технического оборудования, так и продовольствия. На Шпицбергене уже находится норвежский гарнизон, а на днях туда будет отправлена первая партия рабочих, которые будут находиться там в условиях военного похода».

Видя во всем этом лишь «козни империалистов», старый коминтерновский деятель Лозовский счел единственно целесообразным при создавшихся условиях: «1) немедленно послать на Шпицберген наше военно-морское соединение для несения там гарнизонной службы и организации наших военно-морских баз; 2) одновременно с экспедицией военно-морского флота отправить туда специалистов Наркомугля для подготовки работ по восстановлению наших рудников… 4) во избежание нежелательных инцидентов, могущих возникнуть с имеющимся на Шпицбергене норвежским гарнизоном, о дне отбытия указанной нашей экспедиции из СССР и о предположительном времени прибытия ее на Шпицберген следует уведомить норвежское посольство в Москве в день выхода нашего каравана в море»7.

Молотов не отверг столь радикальное предложение, скорее характерное для военного времени, нежели в мирные дни. Его короткая, как всегда, резолюция гласила: «За, но надо сговориться, как это сделать»8. Нарком явно выжидал, надеясь на иное решение проблемы. Скорое, сугубо дипломатическое, без применения силы.

Не изменила именно такого намерения Наркоминдела и, несомненно, преднамеренная утечка информации о подготовке двухстороннего соглашения, допущенная в октябре т. Ли. О почти согласованной позиции как-то вдруг одновременно узнали и депутаты стортинга, и пресса, и даже американский и британский послы в Осло. Лишь потому и пришлось в Москве пока не настаивать на завершении переговоров по Шпицбергену и Медвежьему, добиваться подписания документа только тогда, когда «американцы получат в долгосрочную аренду военные базы в Исландии»9. Сочли, что такой аргумент окажется наиболее весомым, неоспоримым, убедительным.

Однако происшедшие вскоре события заставили в корне изменить прежнюю тактику. Первым из них — в октябре 1945 года, стала болезнь Сталина, постигший его инсульт, настороживший Трумэна. Затем — 22 февраля 1946 года полученная в Вашингтоне так называемая «длинная телеграмма» Д. Кеннана, поверенного в делах США в Москве.

«В сравнении с западным миром, — безапелляционно утверждал тот, — в целом Советы все еще остаются значительно более слабой силой. Следовательно, их успех будет зависеть от реального уровня сплоченности, твердости и энергичности, которую следует достичь западному миру. В наших силах влиять на этот фактор»10.

Наконец, 5 марта последовало самое главное. Выступление экс-премьера Великобритании У. Черчилля в Вестминстерском колледже небольшого американского провинциального городка Фултон. Да еще в присутствии, а следовательно, и пока при молчаливом одобрении Трумэна. Со всей страстной убедительностью профессионального оратора Черчилль обрушился на внешнюю политику Москвы. Как бы следуя сценарию, предложенному Кеннаном, обвинил СССР в экспансионизме, в уже совершенном захвате Восточной Европы, над которой опустился «железный занавес». А потом, опять же в полном соответствии с рекомендациями американского дипломата, призвал англо-саксонские страны объединиться. Используя монополию на атомную бомбу, дать отпор «агрессивным замыслам Советского Союза».

Так прежние союзнические отношения СССР с США и Великобританией рухнули в одночасье. Перестали существовать, уступив место тому, что вскоре назвали «холодной войной». И все же, несмотря на стремительно ухудшившиеся отношения Москвы с Западом в целом и с Норвегией в частности, — как непременном участнике объединения англо-саксонских стран, Атлантического союза, в Москве продолжали надеяться на достижение соглашения по Шпицбергену.

Уже в октябре 1946 года в Генштабе сочли возможным рассмотреть предложение норвежца А. Левина приобрести Советскому Союзу участок земли на западном Шпицбергене — между бухтами Диксон и Экман.

Признали его стратегическое значение и убеждали Наркоминдел:

«…Военно-географическое положение острова Шпицберген на Северном морском театре… при наличии маневренной военно-морской базы и посадочных площадок для авиации позволит:

— создать благоприятный оперативный режим в западной части Баренцева моря и в западном секторе Арктики;

— расширить район проведения возможных операций по защите наших коммуникаций;

— увеличить дальность действия нашей авиации»11.

Последний пункт в записке Генштаба появился далеко не случайно. Он стал играть несравненно более важную роль, нежели каких-нибудь полтора года назад, во время войны. Ведь тогда самолеты служили единственным средством доставки атомных бомб. Как США, так и Великобритания уже обладали необходимыми для того дальними бомбардировщиками. Б-29 («Сверхкрепость») и «Ланкастерами», способными преодолеть без посадки огромное расстояние в 6 тысяч километров, что демонстративно было показано Москве.

Еще 16 мая 1945 года по заданию отнюдь не кембриджского Полярного института имени Скотта, а командования ВВС четырехмоторный «Ланкастер», пилотируемый подполковником авиации Д.С. Маккинли, вылетел из Рейкьявика, достиг Северного полюса и вернулся назад, преодолев в общей сложности 5700 километров. До конца же месяца он совершил еще два подобных полета, всякий раз с нового аэродрома — Гуз-бей (Ньюфаундленд) и Уайт-Хорз (территория Юкон, Канада)12.

После того Арктика перестала быть надежным щитом, прикрывавшим СССР, его промышленные объекты и города с Севера. Даже наоборот, предельно сблизила потенциальных противников, сделав Советский Союз более уязвимым, нежели раньше, достижимым круглый год с существовавших авиабаз на Аляске, в Гренландии, Исландии. Причем отныне полярная область служила для воздушного трансполярного маршрута, но лишь с односторонним движением. И только потому, что у СССР дальних бомбардировщиков не было.

АНТ-25, на которых экипажи В.П. Чкалова и М.М. Громова еще в 1937 году совершили рекордные по тому времени перелеты через Северный полюс в Америку, преодолев в каждом случае до 12 тысяч километров, давно и безнадежно устарели. Больше советской промышленностью их не производилось. Пришедшие же им на смену АНТ-58, более известные как ТУ-2, обладали несравненно меньшей дальностью — всего до 2,5 тысячи километров. Вот и приходилось командованию ВВС Вооруженных сил СССР думать о каждой лишней тысячи километров, выгадывать ее любым возможным способом, стараясь вынести аэродромы как можно дальше к Северу, чтобы, когда появятся собственные атомные бомбы, обладать возможностью в случае нападения ответить ударом на удар.

Но все же ни Молотов, ни все советское руководство все еще не отказались от мысли попытаться добиться задуманного с помощью дипломатии.

Договориться о переговорах по Шпицбергену удалось во время короткой встречи с новым главой внешнеполитического ведомства Норвегии Хальвардом Ланге, 2 августа 1946 года, на Парижской сессии Совета министров иностранных дел. Ну а приступить к ним четыре месяца спустя. На этот раз в Нью-Йорке, 16 и 18 ноября, в ходе первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Американская встреча Молотова с Ланге, при участии члена коллегии МИД СССР (15 марта 1946 года наркоматы в Советском Союзе преобразовали в министерства) К. В. Новикова и председателя комитета стортинга по иностранным делам Т. Вольда оказалась весьма важной. На ней детально, пункт за пунктом, обсудили наконец проект совместного заявления полуторалетней давности.