Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки - Наталья Федоровна Рубанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дыр-бул-щил. «Как ты?» – «Честно?» – «А то!» – «РРРРРРРРРРРРР!» – «Не поверишь, я тоже». – «Отчего ж не поверить…» – «У меня тут постоянный дыр-бул-щил… И: дрррррррррр!» – «Это как?» – «Да из асфальта какие-то железки выдирают, а потом такие же – только новые – обратно вставляют. Это сколько ж денег надо, а? На эту всю дрянь?» – «Ну…» – «Слушай. У меня вишня есть. И коньяк. Приедешь?» – «Не могу – графомана режу: „Я оставил свои мысли висящими в воздухе около его кровати, надеясь на его ментальную обработку по пробуждении, но так и не получил ответа“». – «Титан! За что ты?» – «За деньги». – «Значит, на коньяк не приедешь?» – «Неа». – «Уф. Ну, не сдохни там… Со своим графоманом». – «Угу».
Искусство. «Наташенька, искусство высокосортно по определению. И никого – никого! – не слушайте. Дистанцию к объекту художественной переработки иметь просто необходимо. Дистанция – эго главнейший компонент в технологии творчества».
…вышел автор погулять. Раз: «Я прочел вашу книгу. Вы сами говорите: для того, чтобы рисовать, скажем, черные квадраты, сначала надо научиться рисовать лошадей. Карандашом. Где же ваши лошади?» – «Убежали». Два: «Это ваше эссе… Это страшно! Все наши беды от Набокова. А здесь… Вейдле… „Умирание искусства“… Простых людей обижаете… Да вы знаете, я с вашей „мариванной“ в поезде до Москвы ехал! Ого-го! Она всю дорогу та-а-акое рассказывала! Да на этой „мариванне“ земля держится!» – «Лучше б она держалась на трех черепахах». Три: «В вашей повести ведь любопытный сюжет, есть и динамика. Зачем вам эти красивости, все эти… как бы определить точнее… стилистические вывороты? Изощренность? Зачем? Почему нельзя писать просто? Такое ощущение, будто это павлин, распушивший хвост, а не проза! Но если убрать перья, останется отличная реалистическая история! Ну хорошо… А почему ваша героиня так легко расстается с невинностью? Ну, как бы мимоходом? Получилось как-то буднично, простите, она словно в булочную сходила» – «А она и сходила. Сначала дефлорировалась, а потом в булочную пошла» – «То есть она настолько цинична?» – «Что же циничного в покупке хлеба?» Четыре: «Как вы не боитесь так писать? Сейчас ведь так не пишут! Сейчас не девяностые! Постмодернизм давно не в моде! Даже странно…» Пять: «Федоровна!!» – «Алло…» – «Сколько зим… Почитал тебя вот в журнале» – «Ты читать можешь?» – «Не ерничай. Не понравилось мне. И вообще… Этот твой феминизм…» – «Феминизм – всегда их, никогда не мой» – «Не понравилась мне твоя история, слышишь?» – «Слышу, и что?» – «Как – что? Не та история, не о том пишешь…» – «Почему же?» – «Не понравилась, говорю, история твоя мне!!» – «Да слышу, слышу» – «Бросай ты это… Это дело. Читать невозможно. Умничаешь. Выпендриваешься» – «Так не читай» – «И не буду. А вот, пожалуй, выпил бы с тобой. Поговорил бы» – «Все со мной поговорить хотят. И выпить. Некогда» – «Приезжай. Надо из тебя по новой человека сделать» – «…» – «Я серьезно. Выпьем. Поговорим». – «Ну да. И закусим». – «Так когда ждать-то?» – «В четверг…» – «В этот не могу, давай в следующий, на все выходные!» – «…после дождичка» – «Чего? Чего, Федоровна? Не слышна-а! Приезжа-ай! Поговорим, выпьем!»
На деревню дедушке. «Сил моих нет больше! Взяли мы направление в военкомате у старшего врача Волковой». – «Инициалы скажите». – «И-А. В 15-ю больницу она нас направила. Там полное обследование провели, гидроцефалия подтвердилась. Ну, дали нам заключение и снимок головы, амбулаторную карту еще». – «Не так быстро…» – «Ага. Ну, я этот снимок отвезла в военкомат, отдала медсестре». – «Фамилию знаете?» – «Не-а… В середине апреля нас вызвали… Сына моего то есть… Вручили повестку на 4 июня явиться за военным билетом…» – «Та-ак, записала…» – «А 19 мая позвонила медсестра невропатолога и сказала, чтоб мой ребенок поехал в военный сборный пункт. 29 мая к часу дня. К невропатологу. Кондратьева ее фамилия». – «Записала». – «Я ей стала объяснять: зачем он должен ехать к врачу, если вы ему дали повестку на 4 июня прийти за военным билетом? А она: так, мол, положено. Я спрашиваю: а где наши документы? Снимок головы? Она: я все отдала ей». – «Погодите. Кому отдали?» – «Да врачу Кондратьевой! Снимок и документы! Это ж медсестра говорит…» – «И что?» – «А то, что надо военному комиссару района писать – мне так у солдатских матерей сказали! Ты грамотная, сможешь? Сейчас ведь всех без разбора в армию гребут, и с плоскостопием, сволочи…» – «Вы мне суть объясните, написать-то все что угодно можно». – «Пиши так. ЖАЛОБА. Рустам Северцев проходил медкомиссию. Или медосмотр? Как лучше?» – «Да все равно». – «Значит, Рустам Северцев проходил медкомиссию на службу в армии. В начале марта в военкомате по адресу… Записала?» – «Да. Потом подредактирую». – «Подредактируй, подредактируй, Натуль. Так. Дальше. По своей болезни гидроцефалия. Диагноз поставлен в марте 2004-го». – «Дальше». – «Та-ак. Диагноз был подтвержден. Написала?» – «Да». – «Мне в солдатских матерей сказали, что они снимок-то нарочно потеряли! Представляешь? Тысяч, говорят, за пять долларов продали, а Рустама теперь, значит, в армию! Гады…» – «Давайте-ка по порядку». – «Надо вот что в конце: если снимок пропал, я не удивлюсь, что и амбулаторная карта пропадет… Да. Напиши им так: если не примете меры, я дело передам в военную прокуратуру, так как копии всех документов у меня на руках!» – «Грозить бесполезно». – «Погоди строчить-то… Ты суть послушай, суть, а потом напишешь, ты ж грамотная…» – «…» – «В общем, когда Рустам мой вошел в кабинет, Кондратьева его спрашивает: чего, мол, пришел? Где твой снимок? Рустам стал объяснять – как, где… медсестра сказала, что у вас, а врач такая: придешь ко мне 1 июня и принесешь амбулаторную карту. Дальше так пиши: я, Северцева З. А., поехала в этот же день в военкомат…» – «В какой – в этот же?» – «Ну да, 28 мая, ты чего? 28 мая поехала, да. Зашла в кабинет к невро– этому -патологу, где сидела медсестра. И врачиха тоже сидела. И стала говорить, что мой сын был у Кондратьевой, а она
