Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер

В прорезях масок поблескивали глаза наемников. На нагрудниках их униформ блестели три перекрещивающихся серебряных треугольника.

— Этому чертову осгориту уже не защитить вас, Ваше Святейшество! — проговорил гулкий голос.

— Когда мы уйдем, дворцовые коридоры перестанут кишеть грязными паритолями! — воскликнул второй голос, тоже искаженный ротовой прорезью маски.

— Что с ним делать? Прикончим его?

— Ты знаешь инструкции: кардиналы Крейца предпочли бы заиметь его живым. Повисит на медленном огненном кресте, и горько пожалеет, что его пощадили.

— Ты уверен, что это Маркитоль?

— Никаких сомнений: я видел его несколько раз в Императорском дворце.

— А где четыре крио? Морозильные саркофаги были пустые…

— Переправились в этих дерематах, наверное… Подождем овата.

Одетый во все черное офицер-притив появился несколько минут спустя. По его манере придерживать маску за подбородок можно было решить, что она плохо подогнана. Кроме того, комбинезон казался ему слишком мал, потому что съежившиеся рукава практически стянулись к локтям. Наемники молча ждали его, небрежно усевшись на цоколи дерематов или опираясь о них. Фрасист Богх попытался приподняться, но на направляющие, вживленные в руки наемников, тут же скользнули диски. Маркинатянин не настаивал, и даже не попытался отодвинуться, когда кровь Мальтуса Хактара залила подошвы его туфель. Теперь страх покинул его, и он восстановил самоконтроль. Сначала ему следовало прикинуть, как остаться в живых, не делать самоубийственных движений, проявить смирение, чтобы не вызывать гнева своих судей и палачей, предоставив махди Шари и его соратникам шанс прийти и вызволить его. Мысленное путешествие и возможности, которые оно открывало для преодоления самых толстых стен, для проникновения в самые охраняемые тюрьмы, не давали угаснуть зыбкому огоньку надежды. Однако он понимал, что предполагаемая операция по освобождению подвергнет его товарищей серьезной опасности, поскольку сенешаль и кардиналы, видимо, установят над ним усиленное наблюдение, и он не был уверен, что сам он достаточно ценная персона, чтобы махди Шари и Жек согласились на риск. (Они его причислили к двенадцати рыцарям Избавления, но был ли он действительно незаменим?)

Оват раздвинул круг наемников и приблизился к нему, указательным и большим пальцами левой руки все еще придерживая за подбородок свою черную маску. Фрасиста Богха охватило нелепое ощущение, что вновь прибывшего привело стремление помочь. Ему даже показалось, что от этого человека идут волны сочувствия, но он сразу же такую мысль отбросил, решив, что это его соблазняют собственные бессознательные желания.

— Птенчик вытащен из гнезда, оват! — крикнул наемник.

Офицер согласно кивнул.

— Оват, как вы полагаете, дворец уже весь в наших руках? — спросил другой.

Офицер пожал плечами.

— У вас проблема с трансплантатами на маске, оват? — поинтересовался третий.

— Бывает, — вступил четвертый. — Трансплантаты иногда гниют и отваливаются, как засохшая пуповина…

— Черт! — крикнул пятый. — Это не…

Закончить фразу он не успел. Звук ужасающей силы, вырвавшийся из горла офицера, ударил его в солнечное сплетение, и он рухнул во весь рост на аппарат. Оват поводил головой из стороны в сторону и продолжал издавать этот невероятный крик, этот сонический луч, который косил его людей одного за другим. Процесс разворачивался с такой скоростью, что ни один из них не успевал запустить свой дискомет. Те, кто не умер сразу, мучились на бетоне, издавая истошные стоны, слабо дергали руками и ногами, как насекомые, приколотые к деревянной доске.

Ошеломленному Фрасисту Богху даже в голову не пришло встать. Он в неверии глядел на мертвые и умирающие тела, усеявшие пол вокруг него. Оват снял маску и открыл гладкое лицо и узкие глаза с тяжелыми веками, придававшими им загадочность. Его лоб, высокие скулы и подбородок пачкали пятна засохшей крови. Маркинатянин увидел, что эти пятнышки были не следами травм, а оставлены оторванными волокнами плоти, которые висели внутри маски. Тогда он понял, что маски наемников были не просто жестким фасадом, а чудовищными трансплантатами-эпителием, и его охватило глубокое отвращение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Офицер, или же человек, скрывавшийся под этим нарядом, присел и потряс его за плечо. На мгновение шуршание толстого черного комбинезона овата заглушило стоны умирающих.

— Как вы, сумеете выдержать трансферт?

Фрасист Богх взглянул на своего собеседника и кивнул.

— Я — У Паньли, рыцарь-абсурат. Я укрывался на Шестом кольце Сбарао, но стечение обстоятельств плюс видение заставили меня спешить в епископский дворец Венисии. Меня рематериализовало в казармах наемников-притивов, отсюда моя маскировка. Подождал, пока они штурмовали дворец, и последовал за ними, держа дистанцию. Эта дрянь, маска, чуть не выдала меня: мой импровизированный маскарад долго не продержался.

Фрасист Богх принял протянутую У Паньли руку и поднялся.

— Вы, несомненно, тот рыцарь-абсурат, о котором говорил махди Шари из Гимлаев… один из двенадцати столпов храма…

Запинающаяся речь маркинатянина привела, кажется, его визави в полнейшее недоумение.

— Вы в курсе всей этой истории?

— Я Фрасист Богх, бывший муффий церкви Крейца. У меня был доступ кое к каким откровениям в секретной дворцовой библиотеке, и я предположительно тоже вхожу в число двенадцати рыцарей Избавления…

— Мне показалось, я разглядел в своем видении ребенка, еще мужчину и тела, лежащие в прозрачных саркофагах. Но вы тут один…

Взгляд Фрасиста Богха упал на обескровленную голову Мальтуса Хактара. Преданность привела шеф-садовника к тому, что он присоединился к Двадцать Четвертому в горних мирах.

— Ваше видение не обмануло вас. Все, кого вы назвали, это…

В этот момент пол и стены дрогнули от сильного взрыва. Никтроновые рампы потухли, и мастерская погрузилась в плотную темень.

— Они взорвали генераторы и отрубили контуры магнитной энергии! — воскликнул Фрасист Богх.

— А дерематы ведь продолжают работать? — спросил У Паньли. Ответ подзадержался, и потому он переспросил: — Они же работают, да?

Фрасист Богх повернул голову к рыцарю. Хотя мастерскую полностью поглотили тени, У Паньли заметил вспышку отчаяния в глазах маркинатянина.

— Они питались от магнитной энергетической системы…

Глава 18

Загляни в мой провал[16], он тебя ожидал, Соакра,

Не стесняйся, пали всласть,

Утомленный уйдешь, но коль провал мой хорош, Соакра,

Ты вернешься к нему, раскалясь.

«Приглашение в провал», старинная песня Тропиков, Платония

— От этих дикарей решительно нечего ждать доброго! — бурчал кардинал Киль, губернатор планеты Платония.

Из церковного аэрокара высаживались члены делегации. Они толпились вокруг разлома и наблюдали, как в нескольких десятках метров внизу под ними занимались своими делами его совершенно обнаженные жители. Зеленоватые воронки, колышущиеся в жемчужно-сером небе, были неразделимы с сезоном дикой жары. Платонианцы, живущие в тропиках, прозвали эти газовые смерчи «крыльями огненных драконов».

Как и все поселения на Платонии, деревня Бавало была построена не на совершенно пустынной земной коре, а внутри провала, где текла чистая вода и нашла укрытие пышная растительность. Эта вода под сверкающими лучами Соакры, желтой звезды Платонии, принадлежала океану Гранд-Нигер — множеству подземных озер, подпитываемых сильнейшими дождями в сезон ливней и соединявшихся между собой водопадами, реками или грунтовыми водами. В то время как чередование влажной жары и все заливающих вод сделало поверхность Платонии совершенно необитаемой, жизнь вполне изобильно процветала в бесчисленных провалах, цирках, впадинах, пещерах и других естественных углублениях, которыми была пронизана поверхность. Геологические пласты отсеивали жару, дождевая вода вливалась в Гранд-Нигер через потайные устья, а влажность позволяла разрастаться зелени: гигантским люминесцентным папоротникам, которые с сумерками начинали отдавать свет, огромным цветам с полупрозрачными венчиками и пьянящими ароматами, фафаньерам с зонтичной листвой, фруктовым деревьям, которые приносили урожай три или четыре раза в год, многочисленным галлюциногенным макам, запрещенным Церковью к употреблению, но упорно используемым туземцами во время своих традиционных праздников, ярко окрашенным кустам буг-бугов, бесчисленным разновидностям более или менее целебных растений, которым крейцианские миссионеры потеряли счет… Это тропическое буйство вместе с обилием рыбы в Гранд-Нигер, где ее практически можно было ловить голыми руками, не способствовали стремлению напрягаться среди населения. Если у платонийцев северного полушария развилась цивилизация тружеников, довольно схожая с цивилизациями центральных миров (вероятно, потому, что их провалы, гораздо более крупные, захватили дремучие хвойные леса, и им пришлось компенсировать упорным трудом недостаток размаха фантазии у природы), то платонийцы тропиков удовлетворялись жизнью от щедрот природы-матери и благодарили своего отца Соакру по ходу языческих (и оргиастических) ритуалов. Две популяции различались даже своими физическими характеристиками. У нордиков, более крупных и атлетичных, кожа была плотной, темно-черной, их волосы вились, и они носили одежду. Более мелкие тропики (самые рослые из них вырастали не выше полутора метров) к тому же были светлее, бронзового оттенка, а их волосы, гладкие или просто волнистые, ниспадали черными каскадами на плечи. Несмотря на усилия миссионеров, они с редким постоянством игнорировали императорский указ, запрещавший наготу как ретроградную и святотатственную.