Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий

— Это стоит полтинник. Я куплю в три раза дороже.

— Вам не нужны ни открытки, ни магниты, ни эти прекрасные глиняные кошки-свистульки. Вы никуда отсюда не уедете.

— Почему это?

Женщина спрятала глаза и шёпотом сказала:

— Те, кто бродят под дождём, всегда остаются.

Юра смутился.

— Я не просто так брожу. Я ищу кое-кого… точнее, искал. Но теперь, наверное, отправлюсь в гостиницу. Меня ждёт жена.

Женщина расхохоталась громким, истерическим смехом. Колокольчик звякнул снова, хотя никто не входил.

— Вы только начали искать. Не найдя одно, будете искать другое. На самом деле вы ищите не человека и даже не правду. Вы ищите самого себя.

— Я школьный учитель с вполне сложившейся репутацией, — попытался защититься Юра. — Пусть некоторые родители и коллеги обращаются ко мне на «ты», но дети любят.

Женщина наставила на него указательный палец, ноготь на котором был обрезан почти до мяса. Что-то в этом обличительном жесте заставило Юру вздрогнуть и сказать себе: а что если она права?

Так или иначе, настало время решить, что делать дальше. Когда Юра размешивал в кофе сахар и болтал с Вилем Сергеевичем о странных его увлечениях, он не подозревал насколько далеко всё зайдёт. Единственное, что сейчас разумного он может сделать — это вернуться к Алёне… нет, сначала решить вопрос с машиной. Пока у полицейских и без него хватает дел, можно найти шиномонтаж, поменять колёса и проверить, не причинён ли транспортному средству более серьёзный урон. Конечно, управлять автомобилем, на борту у которого написано «ты будешь кормить раков», не самое большое удовольствие, но как только они выберутся на шоссе, всё начнёт налаживаться — Юра был в этом уверен.

И забыть, забыть всё, что он здесь видел, о чём слышал хотя бы краем уха. Всё это выходит за границы его мироощущения и взглядов на жизнь. Алёне, возможно, будет чуть сложнее это сделать, но она справится. А если нет, если она хотя бы ещё слово скажет об этом своём Валентине, он…

Он изобьёт её до полусмерти.

Юра не хотел признаваться себе, что к такому исходу в его голове ведёт абсолютно любая фраза, и каждое слово в устах Алёны будет оружием, которое он тут же повернёт против неё.

Ничего так и не сказав, хозяйка опустила руку, сердито одёрнула на себе одежду и ушла заниматься делами, что-то фальшиво насвистывая. Она демонстративно делала вид, что не замечает его, а Юра стоял, качаясь с носка на пятку, погружённый в глубокую задумчивость.

— Эй, хозяйка, — спросил он через некоторое время. — А у тебя есть… особенные сувениры? Я что-то их не вижу.

Подошёл к кассе, взял блокнот, в котором женщина делала какие-то одной ей ведомые пометки, нашёл свободный листок. Попробовал на остроту карандаш, лежащий здесь же, и несколькими штрихами нарисовал нечто, похожее на крест с ушком под цепочку. Руки двигались сами, будто маркер на спиритическом сеансе. Они пририсовали сверху напоминающее жабу животное, сидящее на кулоне вниз головой. Получилось вполне сносно. Глядя на творение своих рук, Юра впервые понял, что это совсем не располневший карлик — это именно животное, и от него, даже нарисованного, несло явственной угрозой.

Женщина забрала у него блокнот, внимательно посмотрела на рисунок. Крупные серьги в ушах казались вершиной вульгарности, а ямка над верхней губой похожа на выщерблину на теле дерева, появившуюся после удара топором.

— Ничего подобного у меня нет, — сказала она наконец, — Но ты на верном пути. Забирай открытку и проваливай.

— Между прочим, я хотел её купить, — обиделся Хорь. — Я же не какой-то попрошайка.

— Проваливай.

Он бросил на стойку мятые, всё ещё влажные деньги и ушёл. За спиной хозяйка вырвала из блокнота страницу, скомкала её и швырнула в мусорный бак.

Блог на livejournal.com. 13 мая, 12:47. Кормление.

…Всё разрешилось как всегда странно. Наверное, я зря беспокоюсь, и квартира в любом случае будет заботиться о своём выродке. Даже если бы меня не было…

А с другой стороны, для чего весь этот спектакль, если не для меня одного? Что вновь подводит к вопросу: не происходит ли всё это… как бы это помягче сказать… в подкорке моего сознания? То, что я могу внятно мыслить и записывать, ещё ни о чём не говорит. Ни один псих не признается, что нуждается в лечении — ни своему врачу, ни самому себе. Какую модель поведения мне избрать? Щипать себя до потери сознания, резать ножом, надеясь, что боль снесёт все плотины — кто бы их там не выстроил? Стараться вести себя как обычно и принципиально не замечать потусторонних явлений квартиры?

Я представил, как бы я попробовал игнорировать человека в кресле, и хмыкнул.

По пути с кухни я заглянул в ванную. Раковина выглядела как обычно; разве что следы от алых кровавых ручейков ещё заметны на белом фаянсе. Никто, конечно, не удосужился поставить на место круглую металлическую решётку, которая вместе с отвёрткой лежала на бачке унитаза. Я не стал заглядывать внутрь. Я присел и исследовал трубы под раковиной. Они всё ещё были живыми. Справившись с лёгким отвращением, я провёл по ним ладонью. Тёплые и влажные. Податливые, как свиная требуха. Оно и было требухой — только на первый взгляд могло показаться металлом с ржавыми подтёками. Пахло, как в погребе, дубильной мастерской. Свежевыделанной кожей и ещё, немножечко, кровью.

Я отдёрнул руку, когда узел труб запульсировал и подался ко мне. Он раздвинулся, обнажив белый дряблый орган — то, что прежде было сантехническим стаканом. Прямо на меня смотрел алый, налитый кровью сосок, с его кончика срывались и с глухим стуком касались плиточного пола капли белого молока. Я почувствовал как заворочался кишечник — мои внутренности отвечали на танец водопроводных труб своим ритуальным танцем.

Я вылетел из ванной, едва не поскользнувшись в луже натёкшей неведомо откуда жидкости у порога. Крошечные водомерки бросились врассыпную. Эмбрион кричал, лёжа в своей импровизированной колыбели, скользкий, красный и твёрдый, как недоваренная фасоль. Я вновь завернул его в свою рубашку, подобрав рукава, чтобы не дай бог за что-нибудь не зацепиться, и вернулся в ванную. Опустился на корточки и держал ребёнка на вытянутых руках, ожидая пока девочка насытится. Старался не смотреть, как по бледному мешку с жидкостью пробегает дрожь, и всё равно смотрел.

Это было очень странно, но в то же время как-то… естественно, что ли?

Я стал в четыре раза более бдительным, трижды против прежнего подозрительным, по пять раз проверял любую мелочь, отрастил две пары дополнительных глаз… словно волчица, которая обзавелась потомством. Скорее всего, порождения квартиры не смогут тронуть Акацию, но всё же… всё же. Она сама — порождение, гнилой плод заражённого дерева. Зачем я пригрел эту гадюку? Одним биением своего крошечного, наверняка тоже искорёженного, сердца она вносит разлад в слаженную работу моего организма. Чёрт! Угораздило же меня вляпаться! И нет рядом чащи, куда можно отнести уродца! Так-то. Её крики будут преследовать меня до смерти — её или моей.

А может, это своего рода испытание?

Совершенно разбитый, я бродил по дому. Ни на один из вопросов, конечно, не было ответа.

5

Раскрыв зонт и убрав уродливую открытку в бумажник, Юра бездумно побрёл вдоль дороги. Неприятная догадка появилась, когда он впервые задумался о природе людей-из-лужи, как он начал их про себя называть, но оформилась только сейчас. Клоуны, которые до смерти напугали того мальчишку, Федьку… если бы они с Алёной завели привычку гулять в дождь и встретили этих людей сейчас — как сложилась бы у их ног зеркальная мозаика?

Хорь был уверен, что знает ответ.

Он ускорил шаг, пробегая глазами таблички с названиями улиц. Как бы теперь найти тот дом? Нужно поговорить с родителями Федьки. Остаётся надеяться, что ещё не слишком поздно. Клоуны и мужчина из кафе делали, в сущности, одно и то же — давили на психику, используя довольно жестокие методы. Полицейский, возможно, имел те же намерения в отношении него, Юрия. Как любой здравомыслящий человек, он считал, что его нелегко толкнуть за грань, где идея свести счёты с жизнью вовсе не кажется такой безумной, но…