Лионесс: Зеленая жемчужина - Джек Вэнс

«Ничего подобного! — возразил Эйлас. — Ваши обвинения ни на чем не основаны».

«Как так? Вы со мной спорить будете? Все мы видели, как совершалось правонарушение!»

«Не могу засвидетельствовать никакого правонарушения, — упорствовал Эйлас. — Прежде всего, вы не отметили границы своих владений оградой, как того требует закон. Кроме того, вы не установили никаких знаков или предупреждений, ограничивающих наше общее право на свободный выпас и проезд по неогороженной территории. В-третьих, где тот скот, для которого вы приберегаете это пастбище? Не будучи способны доказать, что вам нанесен ущерб, вы не можете претендовать на его возмещение».

«Крючкотворство! Софистика! Именно из-за таких любителей порассуждать, как вы, бесправные крестьяне вроде меня терпят лишения и притеснения! Тем не менее — хотя бы для того, чтобы вы не считали меня скрягой — я безвозмездно жертвую в вашу пользу частную собственность, экспроприированную вашей лошадью».

«А я отвергаю ваше пожертвование! — заявил Эйлас. — Можете ли вы показать мне указ короля Такса, подтверждающий ваше право на владение недвижимостью? Если нет, трава на этой земле вам не принадлежит».

«Мне ничего не нужно доказывать! Здесь, на втором ярусе, предоставление дара подтверждается его принятием. Действуя в качестве трудоустроенного вами цессионария, лошадь приняла дар, и тем самым вы экстенсионально становитесь дарополучателем».

В этот момент вьючная лошадь задрала хвост и испражнилась. Эйлас указал на кучку навоза: «Как вы можете видеть, лошадь попробовала дарованную траву и отвергла ее. Больше не о чем говорить».

«Ха! Это не та же самая трава!»

«Трава как трава — мы не можем ждать, пока вы станете доказывать обратное. Желаю вам всего наилучшего, прощайте!» Взяв лошадей под уздцы, Эйлас и Татцель стали спускаться к третьему ярусу. У них за спиной послышался яростный вой, завершившийся градом проклятий, после чего мелодичный голос позвал их: «Эйлас! Татцель! Вернитесь!»

«Не обращай внимания! — предупредил Эйлас свою спутницу. — Даже не оборачивайся!»

«Почему нет?»

Эйлас опустил голову и слегка наклонился: «Ты можешь увидеть что-нибудь, что тебе лучше было бы не видеть. Так мне подсказывает инстинкт — а я научился ему доверять на горьком опыте».

Татцель с трудом преодолевала любопытство, но в конце концов послушалась Эйласа, и вскоре они уже не слышали никаких призывов.

Спуск оказался крутым, лошади продвигались медленно; когда они наконец спустились на третий ярус Сходен, было уже два часа пополудни. И снова их окружал приятный, напоминающий парк пейзаж — деревья, пестрящие цветами луга с отдельными порослями высокой травы и кустарника, извилистые ручейки, местами образовывавшие небольшие запруды.

Эйлас с любопытством взирал на безмятежный ландшафт: «Перед нами ступень, о которой заботится бог Спирифьюме — и, судя по всему, он знает свое дело».

Татцель смотрела по сторонам без интереса.

Через полчаса, проезжая через дубовую рощу, они спугнули молодого кабана, рывшегося в корнях в поиске желудей. Эйлас тотчас же вложил стрелу в лук и произнес: «Спирифьюме, если ты придаешь этому животному особое значение, пусть оно отпрыгнет в сторону — или, если ты предпочитаешь, отклони мою стрелу в полете». Он выпустил стрелу, и она поразила кабана в самое сердце.

Эйлас спешился и, пока Татцель брезгливо смотрела в сторону, сделал все необходимое; вскоре лучшие куски дичи были уже нанизаны на прутья и готовы к перевозке.

Не забывая о предупреждении Квида, Эйлас громко сказал: «Спирифьюме, мы благодарим тебя за щедрость!» Эйлас моргнул: что-то произошло. Что именно? Солнечный свет на мгновение стал радужнопереливчатым? Одновременно прозвучала сотня тихих гармоничных аккордов? Эйлас обернулся к дочери герцога: «Ты что-нибудь заметила?»

«Мимо пролетела ворона».

«Никаких радужных бликов? Никаких звуков?»

«Нет, ничего».

Двинувшись дальше, они заехали в лес. Заметив в стороне россыпь мягко-темных, аппетитных сморчков, Эйлас придержал коня, спешился и подал знак пленнице: «Слезай! У тебя больше не болит нога. Поможешь собирать грибы».

Татцель молча присоединилась к нему, и некоторое время они собирали грибы — не только сморчки, но и нежные молодые чернильные грибы, золотистые лисички, опята, крепкие шампиньоны.

И снова Эйлас вслух поблагодарил Спирифьюме за щедрость, и снова они поехали вперед.

Когда до захода солнца оставалось еще часа два, они приблизились к краю третьего яруса — дальше начинался опасный крутой спуск. Теперь значительную часть пейзажа на севере занимало озеро Кийверн. Его блестящую поверхность усеивала дюжина поросших лесом островков — на паре островков виднелись разделенные проливом руины древних крепостей. Воздух между крепостями дрожал, словно переполненный памятью о тысячах приключений, скорбей и радостей, романтических мечтаний и кошмарных злодеяний, рыцарской доблести при свете дня и ночного предательства.

Сегодня Эйласу не хотелось снова скользить по осыпям, едва удерживаясь на ногах. Квид рекомендовал устроиться на ночлег именно на третьем ярусе — по всей видимости, это был самый разумный совет. Повернув в сторону, Эйлас выехал на небольшую поляну, куда из леса вытекал ручей; здесь он решил устроить привал.

Спешившись, он вырыл неглубокую яму, наполнил ее дубовыми сучками и развел в ней огонь. Над ямой он соорудил треножник, подвесил под ним котелок, а сверху укрепил прутья с нанизанным мясом — так, чтобы Татцель могла время от времени поворачивать прутья по мере того, как мясо поджаривалось, а жир скапливался в котелке. В кипящем жире можно было поджарить грибы; Татцель было приказано их почистить и нарезать. Угрюмо подчинившись неизбежности, девушка принялась за работу.

Эйлас привязал и расседлал лошадей, установил палатку и соорудил подстилку из травы, после чего, вернувшись к огню, сел, прислонившись к стволу лавра, с бурдюком вина под рукой.

Татцель стояла на коленях у костра; ее черные локоны были перевязаны лентой. Вспоминая время, проведенное в замке Санк, Эйлас пытался представить себе Татцель такой, какой он ее увидел впервые — стройное создание, с врожденной беззаботностью ходившее пружинистыми шагами, словно пытаясь взлететь на невидимых крыльях.

Эйлас вздохнул. На оказавшегося в беде влюбленного молодого человека обворожительное лицо Татцель, ее грациозно-беспечная живость произвели неизгладимое впечатление.

А теперь? Он наблюдал за тем, как она готовила ужин. Ее самоуверенность сменилась упрямым недовольством — горькая действительность плена лишила ее былой энергии, притупила былое изящество.