Ференц Лист - Мария Залесская

Увы, Лист не мог принадлежать только себе. «Совместный труд на благо общественных интересов» и занятия с многочисленными учениками являлись несомненным проявлением величия Листа-человека, но непреодолимым препятствием для Листа-композитора.

В мае Лист покинул Будапешт, но вопреки обычаю отправился не в Веймар, а сразу в Рим — вернее, в Тиволи, на виллу д’Эсте, чтобы отдаться творчеству. Лишь раз в неделю он приезжал в Рим, на свою квартиру, недавно снятую в доме 43 по улице деи Гречи (via dei Greci), где занимался с учениками. Под «сенью покоя виллы д’Эсте» его уже ждали рояль, перо и нотная бумага.

Двадцать второго мая в Варшаве скончалась Мария Калержи. На трагическое известие Лист отреагировал проникновенным, щемящим сердце произведением — «Первой элегией» (Erste Elégie).

За летние месяцы 1874 года Лист также сочинил и посвятил архиепископу Хайнальду очередную легенду «Святая Цецилия» (Die heilige Cäcilia). Кроме того, он продолжал работать над «Легендой о святом Станиславе».

А к осени была завершена оратория «Колокола Страсбургского собора» (Die Glocken des Strassburger Münsters)[686]для солистов, хора и оркестра, состоящая из двух частей: «Прелюдия: Эксельсиор» (Vorspiel: Excelsior) и «Колокола» (Die Glocken). Для сюжета был использован пролог поэмы Лонгфелло «Золотая легенда»: демоны во главе с Люцифером витают вокруг собора, стремясь прекратить ненавистный им колокольный звон, «зычный колокол сорвать и оземь вдребезги разбить». Но звон окропленных святой водой колоколов подавляет и гул непогоды, и вой сатанинских полчищ, вынужденных отступить. «Прелюдия» написана на стихотворение Лонгфелло «Эксельсиор» (Excelsior[687]). Лист посвятил свое произведение Лонгфелло; 22 ноября он написал в посвящении: «Excelsior! — „Еще выше!“ Это девиз поэзии и музыки. Они беспрерывно воспевают хвалу, возносимую душой человека вечности и Небесам, и, следовательно, сопровождают мелодию Sarsum corda („Мужайся“), что ежедневно звучит в церквах и вызванивается их колоколами»[688].

На вилле д’Эсте Лист начал также работать над новым циклом «Рождественская елка» (Weihnachtsbaum. Arbe de Noél). Цикл, завершенный в 1876 году, состоит из двенадцати миниатюр: «Старая рождественская песня» (Psalite. Altes Weihnachtslied), «Святая ночь!» (О, heilige Nacht!), «Пастухи у яслей» (Die Hirten an der Krippe), «Поклонение волхвов» (Adeste Fideles), «Скерцозо. Зажигают елку» (Scherzoso. Man zündet die Kerzen des Baumes ап), «Колокольный перезвон» (Carillon), «Колыбельная песня» (Schlummerlied), «Старая провансальская рождественская песня» (Altes Provencalisches Weihnachtslied), «Вечерний звон» (Abendglocken), «В старину» (Ehemals), «Венгерский марш» (Ungarisch), «Полонез» (Polnisch).

К сожалению, этот листовский цикл не получил такой известности, как, например, «Венгерские рапсодии» или «Этюды трансцендентного исполнения», и очень редко исполняется пианистами. Между тем, по мнению Б. Сабольчи, «теперь Лист развивает по-новому живописные начинания молодости… Лист — путешественник давно уже открыл сверкающие красоты ландшафтов. Лист — мировой странник давно уже познал тайную печаль времен года; Лист — поэт и мыслитель показывает теперь скрытые, но тем более глубокие и правдивые взаимосвязи между природой и человеческой душой. Для этого ему необходима новая красочно-звуковая палитра, более воздушные, оттененные, ярче вибрирующие рефлексы, эффекты пятен, полутени и сумерек, дотоле неизвестные в истории музыки. Кому было суждено когда-либо так подслушать и передать в музыке вечерний звон колоколов Рима, полуденную тишину лесов Франции, полет облаков по венгерскому небу, рубиноизумрудные отблески вечерних фонтанов Тиволи? После предчувствий Шопена здесь, на этих страницах, рождается музыкальный импрессионизм»[689].

Лист уже начал отмерять дальнюю дистанцию для «забрасывания копья в мир будущего». Но вскоре творчески продуктивное пребывание на вилле д’Эсте пришлось прервать.

В это время на горизонте вновь появился заново обретенный Листом «роковой друг». В ноябре 1874 года начались переговоры между Гансом Рихтером и Вагнером об организации гастролей последнего в Будапеште. Гастрольные туры Вагнера в 1870-е годы имели одну цель — собрать средства на продолжение строительства театра в Байройте. Он поставил перед дирекцией Национального театра условие: ему необходим чистый доход в пять тысяч форинтов. Такой сбор театр гарантировать не решился. Тогда было принято «соломоново решение»: в одной части концерта будут исполнены произведения Вагнера, а во второй — Листа, что гарантировало финансовый успех.

Ради друга Листу нужно было как можно скорее приехать в Венгрию. 5 декабря, еще находясь на вилле д’Эсте, Лист писал Корнелю Абраньи: «10 февраля я вновь буду в Пеште, куда вскоре вслед за мной должен приехать Вагнер. Десять лет назад мы с ним вместе дирижировали в одном концерте в Сен-Галлене[690]; такой же совместный концерт, если Вы поможете перевести стихотворение Лонгфелло („Колокола Страсбургского собора“) на венгерский язык, можно устроить и в Пеште. Исполнение этого произведения на концерте Вагнера я считаю совершенно уместным… Что же касается Музыкальной академии, то во время моего пребывания в Пеште переговоры можно продолжить, пока же я занимаю пассивную позицию»[691].

Как и обещал, Лист прибыл в Будапешт 11 февраля. Он одновременно занимался делами Музыкальной академии и принимал участие в подготовке к совместному с Вагнером концерту. Лист был готов пожертвовать важной для него премьерой «Колоколов Страсбургского собора». Он писал Каролине Витгенштейн: «Мне кажется, что он (Вагнер. — М. З.) больше не настаивает на обеспечении ему 5000 форинтов чистого дохода, что было первоначальным условием его здешнего концерта. Но вообще-то вероятно, что если исключить из программы хоры, то доход достигнет этой суммы… Что касается меня, то я очень охотно откажусь от исполнения „Колоколов“ в этом концерте. В противовес очень дружеской и тактичной идее Вагнера я хочу предложить заменить этот номер другим, более выгодным в денежном отношении: своими десятью старческими пальцами я снова сыграю концерт Es-dur Бетховена»[692].

Напомним, что Каролина недолюбливала Вагнера — она повидала уже немало подобных эпизодов, когда ее возлюбленный приносил свои интересы в жертву другу. Дело порой доходило до крупных ссор между ней и Листом, когда в очередной раз в их жизни всплывало имя Вагнера. И даже теперь, когда они жили отдельно друг от друга, ее любящее сердце никак не могло смириться с несправедливостью. Слово «Байройт» стало вызывать у нее настоящую идиосинкразию. Кроме того, Каролина, ревностная католичка, не смогла простить Козиме не только «развратного образа жизни» (свой собственный грех Каролина замаливала всю жизнь, а Козима ни в чем каяться не собиралась), но и перехода в «лютеранскую ересь». «Языческий Байройт» — так окрестила Каролина убежище Вагнера и всякий раз выражала недовольство участием Листа в «байройтском предприятии». До Вагнера, конечно, не доходили отголоски этих «семейных баталий»; он всегда держался с княгиней ровно и подчеркнуто любезно, не забывая в письмах Листу передавать ей поклоны и справляться о ее здоровье.

Но Каролина была далеко; Лист по-прежнему регулярно слал ей отчеты о своей жизни, а сам продолжал делать то, что соответствовало его представлениям о долге. К счастью, на этот раз жертвовать премьерой «Колоколов» не пришлось: в программу предстоящего концерта вошли и она, и обещанный Листом бетховенский концерт.

Шестого марта в Будапешт прибыли Вагнер и Козима. Вагнер собирался дирижировать фрагментами из «Кольца нибелунга». Накануне совместного выступления Листа и Вагнера, 9 марта, состоялась генеральная репетиция в зале «Вигадо». В дневниковой записи Козимы за этот день есть строки: «Генеральная репетиция; отвратительный зал, плохая акустика, недостаточное число репетиций; отец играл концерт Бетховена при полном нашем оцепенении; неслыханное впечатление! Несравненное волшебство, это не игра, это само воплощение истинного звучания. Рихард сказал, что это может убить всё остальное»[693].

Присутствовавший на репетиции граф Альберт Аппоньи вспоминал: «Нас было всего четыре или пять слушателей… Но всё, что только смертный может понять в Бетховене, изливалось, подобно внушению, из души одного-единственного слушателя — Рихарда Вагнера. Пламенный дух Листа вздымался еще выше, чем мы видели обычно, дирижерская палочка в руке Ганса Рихтера превратилась в волшебную, все члены оркестра были одухотворены; мы же, немногие, что слушали вместе с Вагнером, были подняты до такого прочувствования духа Бетховена, до которого, во всяком случае, я никогда бы не мог приблизиться. Незабываемый час! Великий гений продолжает жить в моей душе, словно бы он не умирал… и это будет вечно»[694].