Ференц Лист - Мария Залесская

На следующий день зал был переполнен. В первом отделении звучали оратория Листа «Колокола Страсбургского собора» под управлением автора и Пятый концерт Бетховена, в котором Лист исполнял партию фортепьяно, а оркестром дирижировал Ганс Рихтер. Вагнер играл в оркестре на литаврах. Второе отделение целиком состояло из фрагментов «Валькирии», «Зигфрида» и «Сумерек богов»; Вагнер стоял за дирижерским пультом. Все средства от концерта пошли на нужды строительства Фестшпильхауса[695] — так Вагнер назвал свой театр в Байройте. Успех концерта был абсолютным!

Но… В этот же день Козима записала в своем «Дневнике»: «Жизнь [здесь] чудовищно дорога; среднего класса нет, одно только напыщенное, необразованное дворянство. Музыкальная жизнь также находится в весьма плачевном состоянии, отец отгорожен от всего, от всех видов деятельности, в сущности, он здесь совершенно чужой»[696].

Как же так: восторги, всеобщее почитание, слава, и вдруг — «совершенно чужой»? Но Козима видела, что за всеми этими внешними атрибутами успеха нет главного — понимания. Понимания идеалов, к которым всегда стремился ее отец, и принятия их. Козима сознавала, что, как только он перестанет выходить на сцену в качестве исполнителя, наступит забвение. Сейчас восторгались Листом, гениально играющим Бетховена. Но передать свою гениальность другим невозможно, в учениках Лист не найдет своего продолжения. Он уникален, следовательно, одинок. Он не понят, поскольку слишком высоко поднялся, а одиночество среди людей есть самый мучительный вид одиночества…

Одиннадцатого марта Лист на вокзале провожал дочь и зятя. Сам он покинул Будапешт 1 апреля, узнав накануне о своем избрании президентом венгерской Музыкальной академии, открытие которой было намечено на конец осени. Остановившись на несколько дней в Вене, Лист направился в Мюнхен, где 12 апреля была с успехом исполнена его оратория «Христос», вызвавшая живейший интерес Людвига II и напомнившая ему «Страстной фестиваль» в Обераммергау.

Однако задержаться в Мюнхене Лист не мог — его уже ждали в Ганновере. 24 апреля там была исполнена «Легенда о святой Елизавете», а 28-го Лист с учениками Гансом фон Бронзартом и его женой Ингеборг[697] сыграл благотворительный концерт, сбор от которого пошел на сооружение памятника Баху в Эйзенахе. Теперь Лист впервые представил публике свои «Вариации на тему Баха» (Variationen über das Motiv von Bach), написанные им более десяти лет назад, в 1862 году, но ранее никогда не исполнявшиеся.

Через несколько дней после концерта король Нидерландов Виллем III пригласил Листа погостить в своей резиденции — замке Хет Лоо (Het Loo). Лист оставался в обществе короля до 12 мая, после чего отправился в Веймар, где провел всё лето. Лишь с 29 июля по 14 августа он гостил в Байройте, где не только увиделся с родными, но и удовлетворил свой живейший интерес к вагнеровскому грандиозному мероприятию — предстоящему фестивалю.

К тому времени Вагнеры уже жили в собственном доме — вилле, которой Вагнер дал название «Ванфрид» (Wahnfried), имея в виду, скорее всего, «умиротворенные мечты»[698]. Вагнер хотел уже самим названием своего дома дать понять, что все его мечты превратились в реальность. Какой контраст с неудовлетворенностью и разочарованиями Листа!

Еще до приезда Листа, 17 июля, в Байройт прибыл Ганс Рихтер — на празднование окончания строительства театра и начало репетиций «Кольца нибелунга». 1 августа на байройтской сцене, еще не вполне готовой, впервые зазвучала музыка. Это был фактически день рождения Фестшпильхауса.

Однако следующее торжество, состоявшееся 13 августа, всё же было перенесено в сад виллы «Ванфрид». Оно было приурочено к установке перед фасадом виллы бронзового бюста короля Людвига II, подаренного Вагнеру месяц назад. В концерте приняли участие 150 музыкантов. Лист играл на рояле свою легенду «Святой Франциск из Паолы, идущий по волнам». Вагнер официально объявил, что первый фестиваль пройдет в августе 1876 года.

По возвращении из Байройта Лист еще около месяца оставался в Веймаре и лишь в середине сентября выехал в Рим. По дороге он на два дня (16–17 сентября) задержался в Нюрнберге, где жила Лина Раман, с 1874 года работавшая над биографией Листа. Они познакомились через Бренделя, жена которого давала Лине уроки музыки, но еще раньше Лина мечтала написать о нем книгу. Ее первые восторженные отзывы о Листе относятся к 1860 году. Теперь же Раман фактически уже являлась официальным биографом композитора, и тот считал своим долгом оказывать ей всяческую помощь. (Одно из первых развернутых интервью Лист дал Лине в августе 1874-го).

Девятнадцатого сентября Лист прибыл в Рим. «В будущее воскресенье я уже буду дома, на вилле д’Эсте, — писал он Анталу Аугусу, — и останусь там до новой поездки в Будапешт. Когда я должен приехать?.. Я заключил, что функционирование Музыкальной академии, с регулярными занятиями, уже не заставит себя долго ждать… Я буду исполнять свои обязанности на пользу и во славу нашего отечества добросовестно, вкладывая все свои знания»[699].

Долго ждать действительно уже не приходилось. 14 ноября в Будапеште состоялось торжественное открытие Музыкальной академии. Присутствовать на этом мероприятии Лист не мог, но был в курсе всех новых назначений. Директором академии стал Ференц Эркель, секретарем и профессором музыкальной эстетики — Корнель Абраньи. Кроме президентского кресла сам Лист согласился занять должность профессора по классу фортепьяно. К его величайшему сожалению, Ганс фон Бюлов от преподавания в академии отказался…

Новое учебное заведение располагалось в том же здании, что и квартира Листа — в доме 4 на площади Хал, что было чрезвычайно удобно. Но Лист не планировал приступать к практическому исполнению своих обязанностей раньше февраля следующего года. Нельзя сказать, что, несмотря на весь свой богатый педагогический опыт, Лист был лишен мучительных сомнений относительно нового ярма, которое он добровольно взваливал на свои плечи. 26 декабря он писал Анталу Аугусу: «Смогу ли я восполнить потерянное время? Сумею ли, отстранясь от всех мелочей тщеславия, выполнить свое внутреннее предназначение? Даст ли мне будапештская Музыкальная академия возможность сослужить добрую службу нашему отечеству и улучшить практику и содержание музыкального искусства? Надеюсь, что да, и рассчитываю на то, что для осуществления этой трудной задачи, требующей не только большого терпения, но и последовательной и умной работы, я найду помощь и понимание»[700].

Согласие Листа на работу в академии — не что иное, как попытка преодолеть «отгороженность от всех видов деятельности» и «чуждость» музыкальной общественности, на которые обращала внимание Козима. Лист продолжал бороться за торжество своих идеалов. Он действовал, как герой баллады Алексея Константиновича Толстого «Слепой», музыку к которой он написал как раз в 1875 году. «Слепой» Листа (в переводе на немецкий язык баллада получила название «Слепой певец» — Der blinde Sänger) — это, можно сказать, символически-автобиографическое произведение! По крайней мере, очередное обращение к потомкам, раскрывающее глубинную суть искусства в понимании Листа. Этим и привлекла внимание композитора баллада Толстого, переведенная Каролиной Павловой.

По сюжету князь со своей дружиной, будучи на охоте, решил отдохнуть и отобедать; чтобы развеять скуку, было решено привести жившего неподалеку слепого певца-гусляра; но немощный старик шел настолько медленно, что охотники, не дождавшись его, отправились дальше; однако слепой, не заметив отсутствия слушателей, запел свою песню. Художник становится пророком:

…И струн переливы в лесу потекли,И песня в глуши зазвучала…Все мира явленья вблизи и вдали:И синее море, и роскошь земли,И цветных камений начала,Что в недрах подземия блеск свой таят,И чудища в море глубоком,И в темном бору заколдованный клад,И витязей бой, и сверкание лат —Всё видит духовным он оком.И подвиги славит минувших он дней,И всё, что достойно, венчает:И доблесть народов, и правду князей —И милость могучих он в песне своейНа малых людей призывает…[701]

Но Художник одинок, его возвышенным призывам люди предпочитают сиюминутные пустые развлечения:

…К исходу торжественный клонится лад,И к небу незрящие взорыВозвел он, и, духом могучим объят,Он песнь завершил — под перстами звучатПоследние струн переборы.Но мертвою он тишиной окружен,Безмолвье пустынного логаПорой прерывает лишь горлицы стон,Да слышны сквозь гуслей смолкающий звонПризывы далекого рога.На диво ему, что собранье молчит,Поник головою он думной —И вот закачалися ветви ракит,И тихо дубрава ему говорит:«Ты гой еси, дед неразумный!Сидишь одинок ты, обманутый дед,На месте ты пел опустелом!Допиты братины, окончен обед,Под дубом души человеческой нет,Разъехались гости за делом!……………………………………Ко сбору ты, старый, прийти опоздал,Ждать некогда было боярам,Ты песней награды себе не стяжал,Ничьих за нее не услышишь похвал,Трудился, убогий, ты даром!»…

При этом Художник не может не творить. Ему не нужны награды и слава; пусть его никто не слышит — его искусство выше людской молвы: