День мертвых - Майкл Грубер

Она заплакала было снова, но потом шумно высморкалась, встряхнулась, со смущенной улыбкой взглянула на отца и вернулась в привычный образ девушки-инженера.

– Ну и как же ты намерена распорядиться привалившим богатством? – спросил Мардер.

– Погоди, в завещании есть одно условие. Мне нужно будет отвезти его пепел в Лунную Речку и там развеять. Дичь какая-то, но он написал, ты знаешь, где это.

– Это в Лаосе, – сказал Мардер, оправившись от потрясения. – Думаю, я смогу назвать тебе точные координаты. Но ты же не прямо сейчас улетаешь, правда?

– Нет. У меня полно работы в casa. Ремонт, усовершенствования… ну и все такое прочее. Поскольку мы прославились на весь мир, особых проблем с деньгами не будет. Хочу после Нового года выбраться.

– Ну ладно. А Пепу ты не видела? Я, вообще-то, думал, она меня навестит.

– О, наша Пепа теперь в Дефе большая звезда. Засветилась во всех ток-шоу, в каких можно, а на «Телевисе» ей вроде бы предложили вести собственную программу с журналистскими расследованиями. Кажется, в Плайя-Диаманте она особо не появляется. Ой, да ты расстроился?

– Да не особо. Конечно, я был бы не против с ней увидеться, но, наверное, наши пути разошлись. По сути, мы оказали друг другу по услуге и расстались без обид. Все бы отношения так заканчивались. А как там майор Нака? Кармел, ты что, покраснела?

– Ну, в общем, он явно мной интересуется.

– А ты им?

Она поерзала, рассмеялась, и ее лицо раскрылось, как цветок, озарилось улыбкой – даже десны стало видно.

– М-м-м. Знаешь, может, я и попробую.

– Замечательно. Мне он показался хорошим человеком. Не говоря уж о том, что тебя вряд ли посмеют тревожить люди определенного сорта, если ты будешь встречаться с мужчиной, который командует целым батальоном. – Он улыбнулся дочери, и той стало больно – до того печальной была улыбка. – Что ж, похоже, моя работа здесь завершена.

– То есть как это? Опять удрать задумал?

– Как знать, – сказал Мардер и откинулся на подушку. Стата подумала, что после смерти матери ни разу еще не видела отца таким умиротворенным и счастливым.

В конце января, недели через три после отцовских похорон, Кармел Мардер села в Мехико на рейс «Сингапурских авиалиний» и первым классом долетела до Сингапура, выложив за билет больше, чем составляла ее годовая стипендия в магистратуре. Такая расточительность была ей не свойственна, поскольку она унаследовала отношение отца к показным тратам, пусть и с половиной его многомиллионного состояния. Но последние несколько месяцев она работала не покладая рук, а ее нынешняя миссия была сопряжена с немалым стрессом, так что папа наверняка одобрил бы.

Из Сингапура она на голубом «Эйрбасе» «Вьетнамских авиалиний» добралась до Сайгона, а оттуда на самолете поменьше до Хюэ. В аэропорту, как и было условлено, ее встретил молодой человек, взял ее багаж, помог с таможенными и иммиграционными формальностями и провел к белой чистенькой «Тойоте». Он попросил называть его Лаки; Карен Лю, ее бывшая коллега по лаборатории, приходилась ему дальней родственницей. Узнав, что подруга собирается в одиночку путешествовать по Лаосу, Карен пришла в ужас и прямо-таки силой навязала ей гуаньси[172], которыми располагал ее род в этой части света, и вот теперь Стата с комфортом катила по узким улочкам старой столицы к отелю «Империал», укутанная в пуховое одеяло конфуцианских представлений о долге.

На следующий день Лаки заехал за ней ни свет ни заря. Недолго думая, она заняла место рядом с водителем. Тот бросил на нее хмурый взгляд, затем пожал плечами и завел машину. В городе было свежо, влажно и пахло – не так уж неприятно – цветами, дизельным топливом и подгнившими фруктами.

Когда дорога пошла по сельской местности, Стата поинтересовалась, далеко ли ехать.

– Недалеко. Километров пятьдесят – пятьдесят пять.

– А, так это ерунда.

– Да, но это только по шоссе легко, до границы. Километров сорок пять. А последние десять – очень сложная дорога. – Рассмеявшись, он изобразил рукой синусоиду. – Вверх и вниз. Но вы не беспокойтесь, машина у меня сильная.

И в доказательство он напряг тощий бицепс.

Вскоре они выехали на 49-е шоссе, протянувшееся вдоль самой узкой части страны. Как и большинство соотечественников ее возраста, при мысли о Вьетнаме она представляла тропические джунгли, но здешний ландшафт напоминал скорее Виргинию: холмы, сады, пыльные маленькие деревушки, изредка встречались нарядные полуразрушенные гробницы, выделяясь белизной на фоне зелени.

Ей попалось лишь одно напоминание о войне – лист авиационного алюминия с облупившейся краской защитного цвета, служивший теперь забором в загоне для буйволов.

– Лаки, вы часто думаете о войне? – спросила она, когда этот реликт остался позади.

– Хотите посмотреть на поля сражений? Тут неподалеку Кхешань[173].

– Нет, просто мне интересно, думают ли у вас о войне. Ну там, сохранилась ли до сих пор обида на американцев. И как все оценивают – стоило оно того или нет.

– Это было давно, – сдержанно произнес Лаки. – Дела потихоньку налаживаются.

– И вам не кажется странным, что потомки вьетконговцев выстраиваются в очереди, чтобы их наняли посыльными или горничными в отели, которые принадлежат французам и американцам?

– А это хорошие места. Лучше, чем работать на ферме или на вьетнамцев.

Сменив тему, она стала расспрашивать его о жизни. Он учился на фармацевта.

Дорога пошла в гору. Эти места напоминали уже скорее Западную Виргинию с ее более теплым климатом. Вокруг потянулись застроенные районы. Наконец Лаки свернул на автостраду.

– Это Тропа Хо Ши Мина, – сообщил он.

Стата глазела в окно на пеструю жизнь, кипевшую вдоль обочин, – автомастерские, лавчонки с аккумуляторами и шинами, лотки с едой и магазинчики, ассортимент которых остался для нее загадкой, поскольку цветастых надписей она не понимала. Эта дорога принесла им победу, но что-то ее не вымостили золотом.

– В войну мой папа пытался разрушить эту дорогу, – заметила она. – В смысле, их таких было много тысяч, но и он в том числе.

– Это было давно, – повторил Лаки, явно не желая развивать эту тему.

Границу они пересекли в А-Йене. Парочка низкорослых лаосских пограничников, одинаково растрепанных, без интереса взглянула на их паспорта и разрешила проезд. Теперь они колесили по однопутным дорогам, проходя повороты на первой скорости. Вокруг возвышались характерные для региона горбатые горы, поросшие лесом и похожие на иллюстрации из детской книжки; из-за них линия горизонта казалась до смешного изломанной, а сами склоны принимали всевозможные оттенки зеленого в зависимости от того, падала на них тень от облаков или солнечный свет.

Они переехали широкую реку по старому бетонному мосту и пару километров ползли по неуклонно сужающейся колее. Стата дала Лаки координаты, указанные отцом, и вьетнамец забил их в GPS.

– Уже близко, – сказал он. – Вот по этой дороге уходим на север, а когда переедем через… как это называется? Маленькая река, которая втекает в Лун, то есть вот эту?

– Приток?

Вьетнамец осклабился.

– Да-да. Река Мун – это приток Лун. Когда дорога упрется в реку, мы на месте.

Колея была разбитой донельзя, и Лаки пришлось несколько раз вылезать из «Лендкрузера» и обрубать упавшие ветви с помощью мачете. Наконец дорога вывела их к рощице молодых деревьев. Когда двигатель умолк, послышалось журчание небольшой речки. Стата достала из сумки жестяную банку.

– Мне хотелось бы побыть при этом одной, – сказала она.

Лаки кивнул:

– Конечно. Я подожду здесь.

Она пошла на шум воды. Идти было тяжело: на каждом шагу попадались бугры и неестественно глубокие рытвины. И вдруг Стату озарила шокирующая догадка: это все воронки от снарядов. Вся зелень в зоне видимости выросла здесь уже после того дня, когда «B-52» разгромили деревню.

Речка представляла собой поток в десять метров шириной цвета кофе с молоком. Став на колени на мшистом берегу, Стата открыла банку. Пепел был белый, зернистый, и ее пробрала дрожь. Она чувствовала себя слишком одинокой и в то же время ощущала близость мертвых. Вздрогнув, она взмахнула рукой и по широкой дуге развеяла пепел над рекой.

– Прощай, Скелли, – сказала она лесу и вытряхнула остатки пепла в мутную воду.

– О, наконец-то, – произнес голос позади нее. – Мне уже стало тесновато в этой банке.

Взвизгнув, она обернулась.

Он отрастил бороду и загорел до бурого оттенка, но перед ней, без всяких сомнений, стоял покойный Патрик Френсис Скелли и улыбался во весь рот. Она выкрикнула проклятие и запустила ему в голову банкой, а потом накинулась на него, молотя руками и ногами. Чтобы унять ее, потребовалась не одна минута, а она за это время надавала ему немало тумаков. Он сам учил ее драться – и хорошо научил.