Первый шедевр - Яков Калинин

– Уверовать в спасителя нашего! Иисуса Христа, – от бочки отделился страшный бродяга со струпьями на лице. – Ибо грядет Геена Огненная!

– Иисус сдох и сгнил, как твоя морда, – выпалил Грегори.

Гниющий заживо бомж разразился религиозным бредом, Грегори шарахнулся от него. Страх и отвращение захлестывали. Он все меньше чувствовал себя охотником в этих прериях.

– Да ты не стремайся, это преподобный Уилл. Он просто чокнутый, – у зеленой палатки сидел сильно заросший мужчина с черными глазами. – Я тебя здесь раньше не видел. Ты недавно?

– Что «недавно»? – переспросил Грег.

– Недавно на улице, – рот под густой бородой растянулся в улыбке.

– Он хоть и заросший, но выглядит вполне приемлемо.

– Да, недавно, – Грег сцепил перед собой пальцы рук. – А ты?

– Я? – мужчина развел руки, демонстрируя себя во всем убогом великолепии. – Я и забыл, когда у меня был дом. Как тебя зовут?

– Не называй своего имени!

– Меня зовут Тим, – Грегори хотел уже протянуть руку, но остановился. – А как… как тебя зовут?

– Как меня зовут на улице? Или имя, данное мне родителями? – увлеченно прохрипел бездомный. Что-то в этом хрипе Грегу показалось знакомым, как и в блеске черных глаз.

– А какая на хрен разница?

– Какая разница?

Незнакомец рассмеялся, хлопнув себя по коленям. Он с кряхтением поднялся: кажется, движения ему давались с трудом.

– Тогда зови меня Хорватом, – он протянул свою черную от копоти руку. Грегори ничего не оставалось, кроме как пожать ее.

– У тебя мягкие руки, – заметил Хорват. – И очень чистые. Как и твоя одежда.

– А я тебе говорил, что нужно основательно проговниться! Он тебя раскусил! – Тим сел на матрас, где минутой ранее сидел бездомный.

– Я же недавно на улице, – улыбнулся Грегори. – Строго говоря, первый день.

– Ну надо же, – Хорват достал из кармана куртки самокрутку и закурил, запахло травкой. – Не ночлежка, не церковная скамья, не заброшенный дом – сразу улица. Посреди зимы. Ты суровый, Тим. Или глупый.

Хорват плюхнулся на матрас, поежившись будто от боли, и затянулся косяком. Его черные глаза сразу заискрились хитрецой. Он затянулся еще раз и протянул самокрутку Грегу.

– Что стоишь? Возьми! – настоял Тим. – Это твой шанс!

– Я… я в завязке.

– Ты идиот, – Тим приложился ладонью в лоб.

– Как пожелаете, Ваше Величество, – Хорват иронично склонил голову. – Ты слишком далеко от Лондона.

– Ты о моем акценте? – Грегори натянуто улыбнулся. – Кажется, ты тоже из Англии. Почему тебя тогда зовут Хорватом?

Бездомный снова затянулся травкой. Небольшой участок лица между бородой и копной волос раскраснелся, теперь он добродушно смотрел на Грегори. Как на своего хорошего знакомого. И все сильнее Грегу казалось, что это ощущение взаимно.

– Я был совсем молод, когда в Сребренице вырезали мусульман – 24 или 25 лет, кажется. У меня была хорошая работа, любящая семья… Но я был юн и глуп: взял все сбережения и улетел вершить справедливость, как мне казалось. Война оказалась жестокой и абсолютно лишенной какой-либо справедливости…

Хорват замолчал, погрузившись в дебри своих воспоминаний. Его глаза остановились в одной точке – в окурке под ногами Грега. Остальные бомжи буравили взглядом его спину. Находиться здесь было опасней с каждой минутой. По крайней мере, так казалось Грегори. Но скорбь в голосе Хорвата завораживала, поглощала звуки в радиусе его звучания.

– Надо же: у нас тут еще одна искалеченная душа. Омович будет доволен. Зови его с собой, пока тебе бутылкой бестолковку не пробили.

– И что же было в Сребренице[8]? – осторожно спросил Грегори.

– Что? – Хорвата вырвало из опьяняющего оцепенения. – В Сребренице, как и по всей Югославии, была настоящая бойня. Не щадили ни женщин, ни детей. Я купил советский автомат и три обоймы, но ни сделал не выстрела. Меня поразило осколками гранаты. Все подумали, что я труп. И обращались, как с трупом. Ночью я выполз из- под десятков разорванных тел, покрытый кровью и дерьмом. С осколком в левом легком, в колене, в черепе. Я полз и задыхался, пока не потерял сознание. И не забыл, кто я вообще такой.

Каждое слово давалось Хорвату тяжелее предыдущего, будто все события он переживал заново. Его голос булькал кровью в левом легком, его руки повисли плетьми, будто несколько миль тащили за собой раненое тело по кровавой грязи уродливой войны. Паузы между предложениями душили тишиной.

– Меня нашла и выходила пожилая хорватка. Не знаю, как она меня нашла и почему взяла с собой. Очнулся в ее погребе с гнилой картошкой в собственном дерьме. В полной темноте, не понимая, кто я и где. А потом еще три года питался помоями, пока везде гремели выстрелы. Пока меня не вывезли беженцем солдаты ООН. И вот я тут, – он снова развел руки.

Сильная волна захлестнула опору моста, а холодный ветер отнес брызги к огню в металлических бочках. Тело Грега содрогнулось, но не от холода. От навязчивой мысли, что он когда-то знал Хорвата. И очень хорошо знал.

– И родители? Твои родители остались в Лондоне?

– Родители, – Хорват