Первый шедевр - Яков Калинин

– Она воняет, Грег, – он повернулся и продемонстрировал трупик. – Что ты тут делал?

– Это мой неудачный эксперимент… Я отрубил ей голову, но она не умерла и…

– И ты ее кормил? Через шею? Почему ты просто не добил ее?

– Потому что я… не убийца. Я не убийца, – почему-то повторил Грег.

– Да! Ты не убийца – ты художник. Это совсем другое!

– Тогда скажи, – тихо произнес Амир. – Почему от тебя пахнет хлороформом?

– Ч-что?

– Хлороформ, Грегори. Я нанюхался его на войне. Старая хорватка душила меня чертовым хлороформом, когда приходили солдаты. Чтобы я не стонал от боли. Я не спутаю этот запах ни с чем.

– Тебя раскрыли! – заорал Тим. – Ты больше не охотник, тебе придется драться, чтобы не стать жертвой!

– Амир, я… не понимаю, о чем ты…

– Когда ты последний раз говорил с моими родителями?

Грегори молчал. Ноги наливались свинцом, руки опускались. Он чувствовал себя парализованным и беспомощным. Опять. И совершенно не знал, что делать дальше. Амир выпустил из рук тушку курицы, которая шлепнулась о грязный ковролин.

– Недели полторы назад, – тихо продолжил Амир. – Один бездомный пропал, примерно в этом районе. Старик Лапша. Он был безобидный, никогда никуда не ввязывался. А четыре дня назад его нашли в Брайтоне. С расплющенной головой. Скажи, Грегори, ты имеешь к этому отношение?

– Да!

– Нет, – излишне громко ответил Грег. – Я не знаю никакого Лапшу.

– Что у тебя в заднем кармане? Вытащи это, – Амир был спокоен, но тон не допускал какого-либо сопротивления.

Онемевшая от напряжения рука Грега медленно выудила из кармана мокрое полотенце. Амир не сводил с него своих черных сияющих пламенем глаз. Кажется, он видел его насквозь, всю его жизнь, его страх. И цель сегодняшнего вечера. Полотенце выпало из пальцев.

– Бей или беги, идиот! – рявкнул Куки.

Крик мертвеца вывел его из оцепенения, он смог оторвать ногу от пола и что было сил рванул к выходу. Прямо по чистому натянутому холсту. Но тут же оказался свален резким рывком: Амир одним прыжком обхватил его за талию, сплел ноги и взял в крепкий борцовский захват.

– Что ты натворил, Грег? – голос Амира по-прежнему был спокоен, но хватка была крепкой. – Что с тобой?

– Отпусти, – прохрипел Грег.

– Похоже, он тебе сейчас вывихнет плечо, – Тим склонился над парой, глядя в полные ужаса глаза Грега.

– Помоги мне…

– Грег, я тебя не узнаю…

– Тим, помоги мне… – капиляры в глазах художника начали лопаться от напряжения, он не сводил их с улыбающегося мертвеца.

– Хочешь моей помощи? Думаешь, раз ржал над моей шуткой, я стану тебе помогать? Наивный малыш Грегори…

В искалеченном теле Амира оказалась первобытная сила. Словно удав, он все сильнее сжимал Грегори да так, что кость руки, прижатой к его собственной голове, готова была надломиться.

– Помнишь, как ты выбил мне зубы гребаным молотком для мяса? Помнишь, Грегори?! Как ты унижал мой бездыханный труп, пока от него не осталась костяная розовая каша? Думаешь, я после этого стану твоим лучшим другом? Да тебя твой единственный друг сейчас переломает, как сраную ветку! Так что расслабься и получай удовольствие, мудила!

Глаза готовы были выскочить от напряжения. Он чувствовал через плотный холст холодный кафель, к которому его тело прижималось все сильнее и сильнее. Плечо готово было выскочить из плечевой сумки. Стоп! Труп сказал, расслабиться.

Расслабиться. Принять неизбежное. Рано или поздно это должно было закончиться. Нужно принять холод кафеля. Запах гниющей курицы. Боль в костях. И здорового мусульманина, держащего его в капкане жилистых рук.

Грег начал считать про себя: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре… Тело обмякло, сначала ноги, потом пресс, грудь, плечи, руки и голова. Хватка Амира ослабла. Еще не время. Сдайся телом, но не падай духом: сохраняй сознание. Позволь теплу проникнуть болью в конечности. Позволь крови циркулировать по пережатым сосудам.

– Грегори, ты меня слышишь, – тихо спросил Амир.

Не отвечай. Твое тело расслаблено и недвижимо.

Отец снова пьян и снова бьет тебя. Ребра трещат под его ногами в уродливых шерстяных носках. Зимой он напивался всегда сильнее обычного. Ничего не оставалось, как принять ту боль, его импульсивную злобу, которую он мог излить только на своего единственного сына. Единственное, что оставалось – заткнуться и «умереть». Притвориться, что потерял сознание, и тогда он переставал бить. Переворачивал своего сына. И плакал. Тогда ты чувствовал, как отцовские руки трясутся мелкой дрожью, а на лицо падают маленькие горячие слёзы. И тогда ты понимал, что все закончилось. Когда отец проверял пульс и уходил, оставляя тебя в темной комнате.

– Господи, какой ты жалкий мудила, малыш Грегори! – злобно прошептал мертвец.

Крепкие руки переворачивают Грега лицом вверх, боль в плече едва выносима. Он чувствует затылком твердый кафель и, наконец-то, может дышать. Совсем тихо, одними лишь ноздрями. Холодный палец щупает пульс…