Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

— Хорошо бы ещё раздобыть тех восковых табличек, — сказал он, — да в монастыре их так просто не выменяешь. Запомнят ведь, узнают… На что оборванным странникам письменные принадлежности?

То, что это попахивает ересью, мог сказать даже Эдгар.

К утру покойник, путаясь костлявыми руками в шиповнике, доковылял на плечах Эдгара до могилы и безмолвно укрылся земляным одеялом. В небе плыл однотонно-яркий круг луны. Всё, казалось, готово было рассыпаться от любого громкого звука.

В такт капризам дороги покачивалась шляпа на голове барона и сама голова тоже покачивалась на костлявых плечах в поддерживающих своих путах. Самодельный скелет ходил ходуном, как будто неведомая болезнь поселилась в деревянных его костях. Наблюдая за этой пляской с единственной неподвижной осью — шестом, за который сошёл, похоже, цельный берёзовый ствол, Ева посасывала палец. Эдгар снова впал в апатию. Задумчивость его, словно снег с горного склона, медленно сползала в отчаяние. Потом наступал всплеск активности, во время которого брови Эдгара набухали и дёргались, словно две грозовых тучи, нос шёл складками, а верхняя губа приподнималась, обнажая крупные жёлтые зубы. И в момент, когда лицо великана больше всего напоминало маску для языческого ритуала с распитием крови и плясками по углям, апатия снова настигала его, и всё возвращалось на круги своя.

— У меня есть маленькая живая зверушка, — сказала девочка, и тут же больно прикусила себе губу, пытаясь поймать удирающую фразу. Она крутилась на языке, но чтобы так вот, неожиданно сбежать во внешний мир… нет прощения таким внезапностям!

Эдгар обернулся, окинул взглядом повозку. Поля от шляпы лежали на его скулах, как оставшиеся от пурги снежные откосы.

Деваться было некуда, и Ева для убедительности решила придать своему зверьку индивидуальность:

— Знаешь, такая длинная, с пятью лапами, зелёным хвостом и круглым носом. С ушами, как у маленьких детей, и глазами которые смотрят всё время назад. А ещё в ней много-много органов, и к каждому тянется по нити.

— Таких не бывает, — сказал Эдгар, отворачиваясь.

— А что, если забрать эту паутину? — Ева сделала выпад вперёд за воображаемой своей зверюшкой и дёрнула протянутую у господина Сено-де-Солома под самой лодыжкой (если, конечно, есть у соломенных чучел такое понятие, как «лодыжка») верёвку, из тех, на которые Эдгар в своё время возлагал надежды. Верёвка натянулась, заставив чучело дёрнуть плечами, а голову барона повернуться под неестественным углом и посмотреть прямо на девочку. В этот момент Еве показалось, что из разверстого рта сейчас выпадет мягкий и противно-влажный язык, такой длинный, что упадёт, будто древесная змея, прямо ей на макушку. Но этого не произошло. — Животинка погибнет?

— Почём знаю? — промямлил Эдгар. — Если забрать все, то, наверное, издохнет. Если несколько, то отрастит новые. Так же, как отрастает хвост у ящерки. Я был когда-то мясником, который, вправляя кости и исправляя позвоночники, вырезая опухоли, сам того не зная, рвал множество нитей. Но рука спустя время начинала действовать. Значит, тот неведомый паук, который за всё в ответе, умеет плести новые.

Зверушка сидела теперь на полу, посреди угольного круга, который обозначал тот постоянно стучащий и беспокойный орган, который Эдгар называл сердцем. Не отрывая от неё взгляда, Ева сказала:

— Тогда ты можешь попробовать поймать её, вспороть брюхо и забрать несколько нитей себе. Только не забудь сшить потом мою зверюшку обратно.

На этот раз Ева созерцала лицо Эдгара более продолжительное время и впервые подумала, что из его головы получился бы прекрасный цветочный горшок. Да и смотрелся бы он тогда лучше. Может, люди меньше будут пугаться, если над узким лбом вместо этой расползающейся на глазах шляпы зацветут ромашки.

— Для человеческого тела они будут, что детская рубаха на взрослого.

— Я хочу сказать, что ты же усыпил тех зверюшек, над которыми ставил эксперимент…, может, получится усыпить и человека?

— Как это? — спросил Эдгар.

— Что там было? Алкогольные пары? Сонные травы?

— Кто-то снова вкладывает тебе в голову мысли, над которыми нужно будет поломать голову мне? — спросил великан.

— Не хочешь — не ломай, — сердито ответила Ева и моргнула, заставив своего диковинного зверя раствориться в воздухе.

— Твой язык иногда становится языком пророков, — сказал Эдгар.

Ева смотрела, как багровеет его шея, а потом подползла и дёрнула за локоть.

— Ты не сможешь похищать нити из живота своих пациентов так, чтобы этого никто не заметил.

Эдгар прикрыл на несколько мгновений глаза.

— Ты многое можешь, маленький приставучий клещ. Можешь собирать дань, как собирали её дикие племена с захваченных народов. Заставь их не смотреть на мои руки. Заставь поверить, что все, что я делаю, я делаю как должно.

Потом из его горла вырвался звук, похожий на утиное кряканье.

— Если не сможешь, я просто закрою глаза. Я могу резать и зашивать, не открывая их, мои пальцы видят всё. Кто-то из древних говорил — «нет того, чего я не вижу. Когда я закрываю глаза, мир пропадает». И знаешь, что? Он действительно наполняется призраками. Может, призраки будут более благосклонны к моим делам, чем люди?..

Это привело Еву в сильный гнев.

— Призраки, говоришь? Благосклонны? Я к тебе благосклонна! И я сделаю всё, что нужно. Я буду забираться ночью в дома и похищать нити, чтобы ты мог потом сделать для господина барона новое тело и разрешить все эти твои проблемы с небесами.

Эдгар произнёс очень уверенно:

— Мой удел — просто и смиренно ждать. Откроется дверь, и я должен её увидеть.

— Я твоя дверь. Так почему ты её не видишь? Не издевайся надо мной, Эдгар!

Великан с изумлением смотрел, как в голове Евы пробивался родник: из глаз сначала заструились, а потом брызнули слёзы.

— Не заставляй меня делать то, что я не могу, но позволь то, что могу, — сказала она. — Я могу забраться в чужой дом и вынести оттуда все сокровища, которые тебе могут там приглянуться. В конце концов, я не чужой тебе человек. Отчего ты не разрешаешь помочь?

Тело великана как будто одеревенело. Даже сердце в груди билось с деревянным звуком.

— Молодые тела подходят лучше всего, — сказал он после долгой паузы и, кажется, с трудом удержался, чтобы не попытаться запихать ладонями обратно вылетевшие наружу слова. — Они должны отращивать нити быстрее, чем все другие. Кроме того, с ними тебе будет легче.

Ева подняла мокрое лицо. Великан уродлив, как полинялый от болезни бобёр. У него нет даже одинаковых ушей, и они больше похожи на куски теста различной формы, чем на органы человеческого слуха. Зато язык хлестал по нёбу, как будто в нетерпении, и в этом звуке Еве слышалось откровение: впервые этот мифический зверь, этот единорог в человеческом обличии готов приклонить перед ней голову. Не по принуждению, не из-за того, что она, Ева, на него кричала, а по собственной воле.