Блокада. Запах смерти - Алексей Сухаренко

Настя вспомнила вопрос, который задал старый врач, и поняла, почему такой простой вопрос не дает ей покоя: она не была уверена, чей это ребенок. Ивана или Сергея? Со дня венчания с Иваном и незабываемой ночи в баньке в Волковой деревне до близости с Сергеем прошло чуть больше месяца.

«Хорошо, если ребенок Ванин, – неожиданно всплыло в мозгу. – Будет мальчик, назову Иваном». Она обрадовалась и… устыдилась. Потому что подумала: ведь не совсем честно по отношению к мужу выдавать ребенка погибшего любимого за его.

«Скажу всю правду, пусть сам решает», – пришла к правильной мысли Анастасия и сразу же успокоилась.

От пережитого за сегодняшнее утро она почувствовала усталость и легла отдохнуть. Но спать ей не дала пятилетняя Катя, которая, не успев проснуться, стала плакать и просить есть.

С ночной смены пришел Вячеслав. Юноша дал племяннице корочку хлеба, сохраненную с обеда, и та моментально утихла. Зато теперь ее сверлил ревнивый взгляд Андрейки, обиженного, что его обделили. Вячеслав, которому недавно исполнилось пятнадцать лет, мечтал, как и все мальчишки его возраста, убежать из дома на фронт, но ему мешала блокада. Войска, оборонявшие город, возвращали исхудавших пацанов домой, если кому-то из них удавалось добраться до передовой. Славке только и оставались ночные дежурства в составе комбинатовской дружины гражданской обороны. Вместе с другими комсомольцами он во время налетов вражеской авиации дежурил на крышах и чердаках, обезвреживая сбрасываемые немцами зажигательные бомбы, однако не оставлял мыслей о своем более героическом предназначении и даже решил серьезно поговорить с отцом. Но Петраков-старший в последнее время дома практически не бывал.

Работа в отделе отнимала у майора Петракова все время и все силы. Его сослуживец Зубков выявил множество преступлений, связанных с принятием к учету поддельных талонов на хлеб. Объем принятых к учету фальшивок и качество их исполнения было настолько впечатляющим, что начальство укрепилось в версии о наличии в городе подпольной типографии, с помощью которой вражеская разведка и дестабилизирует обстановку. Виктора Солудева, который как раз занимался поисками вражеской типографии, сверяя шрифты с немецких листовок, тут же присоединили к Зубкову. Петракова, которому поручили провести проверку работы продовольственных складов, на которые свозилось все доставленное города по ладожской дороге продовольствие, постоянно поторапливали с результатами. Но результатов не было! Учет на перевалочных базах велся четко, проведенные инвентаризации недостач не выявили.

И все же Петракову не понравились около десятка накладных, по которым отгрузка со склада была произведена в адрес ленгорисполкома. Не на их склад, а в непосредственный адрес городского совета народных депутатов. Экспедитором продовольствия значился некто Серебрицкий, которого Петраков тут же вызвал к себе на допрос (о вызове на допрос работника Ленгорсовета Петраков предварительно отрапортовал своему руководству). Однако в назначенное время экспедитор не явился, а в Смольном пояснили, что он болен. Одновременно из Смольного в управление НКВД приехали несколько человек, и после их беседы с начальником Петракова вызвал Огурцов.

– Что тебе опять неймется? Чего ты так подозрителен к ленгорисполкому? Это уже, майор, попахивает дискредитацией органов государственной власти, – вместо приветствия с порога стал отчитывать его заместитель начальника управления.

Ситуация напомнила Алексею историю с Бадаевскими складами, в которой он оказался прав.

– Я же просто выполняю свою работу, – словно оправдываясь, пожал плечами Петраков.

– И я свою тоже, – недовольно подчеркнул Константин Сергеевич. – Поэтому довожу до твоего сведения, что продовольствие по данным накладным поступило в эвакуационный неприкосновенный запас Ленгорсовета, который находится в ведении заместителя председателя Ленгорсовета и председателя эвакуационной комиссии Брюжалова Семена Ивановича. Он единолично отвечает за его содержимое.

– А где все добро хранится? – поинтересовался Петраков.

– Понятно, что не в Смольном, – усмехнулся Огурцов, – адрес склада в накладные специально не вносился – для сохранения секретности.

– Понятно, – кивнул Петраков. – Тогда тем более нужно проинспектировать резерв, сверить с накладными.

– Нет, эту проверку я отменяю, – тут же категорично высказался Огурцов.

– Экспедитора хоть можно опросить? – не сдавался Петраков.

– Зачем?

– Чтобы хоть на словах получить подтверждение, что продукты по накладным доставлены на склад.

– Ладно, опроси, но без нажима, – строго предупредил Огурцов.

Вернувшись в кабинет, Петраков уточнил домашний адрес Серебрицкого и, вложив в папку бланк протокола, поехал к нему домой.

Инспектор хозотдела Виталий Михайлович Cеребрицкий попал на работу в Ленгорсовет по прямой протекции Семена Ивановича Брюжалова, с которым он познакомился в годы Гражданской войны, когда вместе с Кубышкой занимался спекуляцией антиквариатом. Именно Афанасий Игнатьевич Сосков порекомендовал Семену Ивановичу взять своего напарника на работу в Смольный.

К тому времени сотрудники ВЧК уже вплотную подобрались к группе сбытчиков краденого и спекулянтов антиквариатом, поэтому вслед за Кубышкой уцелевшие и незасвеченные члены банды быстренько «перекрасились» в госслужащих. Стараниями Брюжалова все были рассажены на хорошие «доходные» должности. А вот Серебрицкий был недоволен своим положением. Конечно, жизнь его протекала спокойно. И даже сейчас, во время войны, благодаря исполкомовскому пайку, совсем не впроголодь, как у большинства блокадников. Но душа старого спекулянта не находила себе места при виде продуктовых запасов Брюжалова, которыми тот мог единолично распоряжаться. К пятидесяти трем годам у Серебрицкого не было ни приличной должности, ни семьи, ни друзей. У бывшего, до революции, телеграфиста Октябрьской железной дороги оставались лишь воспоминания о золотом времени в преддверии Первой мировой войны, когда у него, молодого человека двадцати трех лет от роду, были свой абонемент в оперетту и подружка-модистка, коротко стриженная «под мальчика», которой он оказывал материальную помощь в ответ на ее незамысловатые услуги. Хотя к женщинам Серебрицкий был вообще-то менее пылок, его скрытая страсть адресовалась молоденьким юношам. Его первая любовь, миловидный пятнадцатилетний юноша по имени Артур, с которым они вместе учились в реальном училище, раздвоил его личность. Возможно, именно поэтому Виталий Михайлович так и не женился.

В период НЭПа и сексуальной революции, когда можно было все, что ранее запрещалось общественной нравственностью и религией, Серебрицкий, словно в поисках своей юной дореволюционной любви, с головой бросился в омут порока. Имея большие денежные средства, он начал охоту на беспризорных мальчишек. Подыскивая подходящий симпатичный экземпляр, заводил с ним дружбу, подкармливал и даже давал немного денег. Затем, после того как парень был приручен, он приводил его в номер гостиницы, отмывал от уличной грязи, переодевал в нормальную одежду и насиловал. Однажды о его занятиях стало известно милиции, но ему удалось откупиться. Серебрицкий затих. А после того как в Уголовном кодексе появилась статья об ответственности за такие пристрастия, он, уже будучи работником Ленгорсовета, дал себе зарок забыть о своей пагубной страсти. Только однажды, когда его назначили на лето директором пионерского лагеря, сластолюбец не смог избежать соблазна, в банные дни, и пропустил через свои руки большое количество пионеров, которых тщательно намыливал, получая гнусное наслаждение от своих развратных движений. В остальные же периоды своей жизни он старательно сдерживался.

Серебрицкий был на особом счету у заместителя председателя Ленгорсовета Брюжалова Семена Ивановича и пользовался его неограниченным доверием, благодаря в том числе и своему аскетичному, замкнутому образу жизни. Но теперь, в дни войны, привилегированное положение не приносило ему прежнего удовлетворения. Серебрицкий отчетливо осознавал, какую неограниченную власть над людьми в осажденном городе давал доступ к продовольствию. Изголодавшиеся женщины готовы были продавать себя за пайку хлеба, чем пользовались упитанные военные-тыловики и другие мужчины, которые могли себе позволить хорошо питаться и не были обременены моральными принципами. В голову Виталия Михайловича постоянно лезли мысли о сотнях мальчишек, которые доведены голодом до крайности и могли бы стать для него, как когда-то беспризорники, легкой добычей. Имея доступ в хранилище неприкосновенного эвакуационного запаса, куда он доставлял продукты, получаемые по исполкомовской разнарядке, выписываемой Брюжаловым, Серебрицкий каждый раз задумывался над этим и однажды не сдержался – набрав сумку продовольствия, отнес добычу домой – его соседи по коммунальной квартире эвакуировались еще в начале войны, поэтому ему не нужно было прятать изобилие продуктов от посторонних глаз.