Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Зиммель

Эвелин в Санкт-Морице заболела бронхитом и лежит в постели. Я опять принес ей марципан, и Манфред Лорд, само добродушие, предлагает мне подняться на второй этаж в детскую и самому передать свой гостинец. А он занят тем, что готовит коктейли.

Верена провожает меня.

Маленькая девочка с лихорадочно блестящими глазами гневно глядит на меня, когда я вхожу, рывком поворачивается на бок, спиной ко мне и, прижав к груди игрушечного мишку, уставляется взглядом в стену.

— Добрый вечер, Эвелин.

Ответа нет.

— Как жаль, что ты заболела. А я принес тебе марципан!

— Я не хочу марципана!

— Эвелин! — взывает Верена.

— Я не хочу твоего марципана! Можешь забрать его! Ешь его сам! И вообще мне от тебя больше ничего не нужно! Я не хочу тебя больше видеть! Потому я смотрю в стенку!

— Почему?

Девчушка шепчет:

— Ты сказал, что поможешь маме и мне, но ничего не сделал!

— Я же тебе объяснил, что это не так просто и скоро не делается.

— Сколько еще ждать? Мама ведь сама сказала… Уходи, дядя Мансфельд! Уходи! И не приходи больше.

Что еще остается мне делать? Я пытаюсь погладить Эвелин по головке, но она бьет меня по руке. Верена поводит головой. Мы выходим из комнаты. В коридоре я шепотом спрашиваю:

— Ты ей что-нибудь сказала?

— Да, к сожалению. В тот вечер, когда была плохая телефонная связь, помнишь? Я чувствовала себя такой несчастной…

— Может быть, и с тебя уже достаточно меня? Может, и ты считаешь меня пустым номером? Может быть, нам прекратить?

В следующее же мгновенье она обвивает меня руками и начинает целовать, как бешеная. Я пытаюсь силой освободиться от нее.

— Не..! Ты с ума сошла..! Твой муж…

— Когда мы встретимся в гостинице?

— Завтра в три.

— Я приду.

— Не сердись за то, что я так разочаровал Эвелин и тебя.

— Меня ты не разочаровал.

— Неправда. Но знай: хоть я и слишком молод, но все равно пробьюсь! Я еще не знаю — как! Но обязательно! Я добьюсь своего! Не бросай меня, Верена, прошу тебя, будь со мной.

— Я с тобой.

— Но ведь ты не осталась надолго ни с одним мужчиной.

— Зато останусь с тобой, милый… Завтра в три…

В коридоре, ведущем к лестнице, полумрак. Внезапно в нем вспыхивает яркий свет. Отпрянув друг от друга, мы смотрим сверху в холл, что на, первом этаже. Там стоит Манфред Лорд со смесителем для коктейлей в руке и говорит, очаровательно улыбаясь:

— Мы вас ждем. Коктейли готовы.

— Мы идем, — говорит Верена и начинает спускаться по широкой деревянной лестнице.

— Я услышал голоса, — говорит господин Лорд. — На лестничной клетке было так темно. Я и включил свет… Что с вами, Оливер? Вы так бледны. Правда, Верена?

Через холл идет лакей с подносом в руке.

— А вы, Лео, что скажете?

— Что, пардон, пожалуйста, милостивый государь?

— Вы не находите, что господин Мансфельд ужасно бледен.

— Да, на мой взгляд, довольно-таки бледноват.

Ах, ты скотина!

— Тогда поспешим скорей к камину и выпьем поскорей по чарке. Погода просто ужасная. Будем надеяться, что вы, мой дорогой, не схватите бронхит, — говорит досточтимый Манфред Лорд и проходит первым в гостиную.

17

Гостиница расположена рядом с Восточным парком.

Опрятный, симпатичный дом. Швейцар — сама вежливость. Здесь даже не надо называть свою фамилию. Номер на третьем этаже. Комната драпирована выцветшим красным шелком. На полу красный ковер, на лампах красные плюшевые абажуры. Широкая старая кровать, рядом с ней зеркало. Оно очень большое. Из кровати можно, потянув за шнур, привести его в нужное положение, чтобы увидеть все, что пожелаешь. Над кроватью висит цветная литография «Хоровод русалок». Все весьма старомодно. Тем не менее, я думаю, это одно из самых симпатичных заведений этого типа. Я не поленился и познакомился со многими гостиницами с «номерами на час», прежде чем выбрал эту. И тем не менее все у нас идет наперекосяк.

Я приехал раньше Верены, которая приехала на такси и вышла из него, не доезжая до гостиницы. Она одета в простенькое матерчатое пальто. Никаких украшений. На голове платок. И темные очки.

Портье сверх меры улыбчив, встречая нас. Но и в первый раз, когда я здесь был один и дал ему двадцать марок, он тоже несколько переборщил с улыбками. Возможно, он вообще всегда пересаливает по части улыбок, и это всего лишь отпечаток его профессии. Он вручает мне ключи от номера. Когда мы уже вошли, кричит нам вслед — надо признать — несколько громче, чем нужно:

— Если господам потребуются еще полотенца, то только позвоните! Горничная сразу же принесет!

Именно эти полотенца и делают погоду. Я вижу, как Верена вздрагивает. Уже здесь, на лестнице, я ощущаю, что все пошло наперекосяк. Ноздри у Верены начинают подрагивать, она спотыкается и не произносит ни слова до того момента, пока мы не оказываемся в номере. Войдя, говорит:

— Ужасно.

Она не замечает ни красных гвоздик, ни шампанского. Верена подходит к окну и смотрит на улицу. За окном густонаселенный дом с самыми дешевыми квартирами, небольшой кусок Восточного парка с замерзшим озером, по которому дети катаются на коньках, магазинчики с дешевенькими товарами.

— Ужасно, — говорит она.

Ясное дело: городское предместье.

Я включаю свет, задвигаю занавески и откупориваю шампанское. Все это время Верена стоит, повернувшись лицом к стене у батарей. Я приношу ей бокал и говорю:

— Сними хотя бы пальто.

На ней красный свитер, и я рад этому.

— Чему ты радуешься?

— Тому, что на тебе красный свитер.

Шампанское плохое. Она этого не говорит, это говорю я.

— Ах, — возражает она, — какое это имеет значение? Спасибо за гвоздики.

Она входит в ванную, осматривает все и качает головой. Потом возвращается, наливает себе еще один бокал, выпивает залпом, а потом одним махом еще и третий.

— Ну, — говорит она. — Иди ко мне. Скорей.

Она стягивает через голову свитер. Расстегивает юбку. Снимает чулки. Я, уже скинув с себя все, забираюсь в широкую постель. Пододеяльник еще влажный после стирки. За стенкой раздаются кашель и мужской голос. Затем начинает смеяться девушка, она хохочет долго и визгливо. Затем следуют самые разные звуки.

Верена сидит полураздетая. Она обратила внимание на огромное зеркало. Она тянет за шнур. Зеркало меняет положение.

— Как изобретательно, — говорит она.

— Не смотри туда. Мы потушим свет. А в следующий раз я принесу приемник, чтобы заглушить все эти звуки.

Верена раздевается догола, ложится рядом со мной, мы целуемся. Когда я начинаю ее гладить, она каменеет.

Я знаю: это все.

— Не сердись на меня, мое сердечко.

— Да, нет, что ты, — говорю я.

Сквозь щели занавесок пробивается немного дневного света, где-то льется вода, потом снова кашляет мужчина, и снова смеется девушка.

— Не имеет смысла… Ведь мы не хотим обманывать друг друга. Здесь… здесь мне пришлось бы играть театр.

— Не надо ничего объяснять.

— Но я хочу… Я должна… Помнишь, как ты бесился первое время, когда я говорила, что я шлюха?

— Да.

— Я… я всегда говорю это просто так. Не вполне серьезно. Я кокетничаю. Несмотря на все, у меня о себе еще очень хорошее мнение. Насчет шлюхи я говорю для того, чтобы мне возражали, чтобы мое хорошее мнение о себе подкрепляли другие люди.

Кто-то проходит по коридору мимо нашей двери.

— Сегодня я впервые действительно почувствовала себя шлюхой. Это правда. Я еще никогда так себя не чувствовала! Еще никогда! Даже с зажравшимися жлобами в свои самые поганые времена. И это притом, что я очень хочу этого. Но не выходит. Ты понимаешь меня?

— Да.

— Оливер…

— Пошли. Пошли отсюда. И побыстрей.

Я включаю свет. Мы торопливо одеваемся. (Мужчина говорит. Девушка смеется. Плещется вода.)

— Здесь мы уже никогда не будем встречаться. Я сделал ошибку.

— Нет, это моя ошибка, — говорит она.

— Прочь, скорей прочь отсюда, — говорю я, открывая дверь.

В покинутом номере остаются красные гвоздики, чистые полотенца, плохое шампанское. По лестнице мы сбегаем так, будто за нами гонятся. Я возвращаю портье ключи.

— Вы уже уходите? Но вы оплатили номер на три часа. Вам не понравилось? Что-нибудь не…

Но мы уже на улице.

Мы идем на расстоянии. Не смотрим друг на друга. Внезапно Верена останавливается, снимает очки и прячет их. Она глядит на меня своими громадными черными глазами так, будто никогда не видела меня раньше.

— Верена, что с тобой? Пошли дальше!

Своим прокуренным, хрипловатым голосом она говорит:

— Теперь я знаю, в чем дело.

— Ты о чем?

— Почему ничего не получилось.

— Почему?

Чужие люди. Кричащие дети. Продукты за замерзшим стеклом, витрины. Машины. Их гудки. И снег, снег, снег!