История жизни, история души. Том 2 - Ариадна Эфрон

Вообще всё очень странно в этом мире. И те русские судьбы. И эти.

Помимо общения с вышеназванными судьбами занялась на беду лечением собственной персоны. У меня стали жутко болеть ноги (врачами почему-то именуемые «нижними конечностями»!) — нарушение кровообращения, трудно стало ходить, а когда холодно, то и вовсе невозможно <...>

Говорят, при этих самых нарушенных конечностях надо бросать курить.

Бросаю. Не бросается. Опять бросаю. Опять не бросается. Совсем было бросила — а тут всякие переживания, и опять задымила; как та самая капуста в буртах.

С маминым памятником дело ни с места — Литфонд запрашивает Казань - Казань не отвечает; и обратно. Так уж три года. Надо, чтобы кто-нб. авторитетный этим занялся, а наши с Саакянцем утлые звонки гроша ломаного не стоят.

Пьесы в «Искусстве», кажется, тихонько сдвинулись с места. Дай Бог.

Простите за глупое письмо, за скучное письмо, за мимо-письмо. Такие не всегда будут. Главное, что вас обоих всегда люблю и помню. Будьте умниками, будьте здоровы!

Ваша АЭ

1Екатерина Николаевна Старова (1898-1989) - внучка известного архитектора И.Е. Старова. Окончила Институт благородных девиц. В начале 1920-х гг. вместе с мужем-французом перебралась во Францию, в 1930-е гг. познакомилась с семьей М.И. Цветаевой. Помогала Але через благотворительные лотереи в помощь детям русских эмигрантов в сбыте связанных ею шапочек, на деньги от продажи которых одно время жила вся семья. (Сведения сообщены В.С. Гречаниновой.)

2 Александр Александрович Туринцев (1896-1984) был связан с С.Я. Эфроном со времен учебы в Пражском университете, поддерживал дружеские отношения с ним и его семьей в Париже. Впоследствии Туринцев стал протоиереем, настоятелем Патриаршего Трехсвятительского подворья в Париже.

В.Н. Орлову

2 декабря 1969

Милый Владимир Николаевич, с большим интересом и, как бы сказать, с внутренним контактом прочла в Вашем письме совет переходить с папирос на водку; надо будет попробовать — только хватит ли пенсии? Пока что еле-еле на закуску натягиваю, а там, смотришь, придётся тащить в шинок последний нагольный тулуп (синтетический, естественно! из синтетического барана). Когда я приехала в Москву — тому тридцать лет и три года — и Москва ещё была кое-где совсем прародительской — помню, всё заглядывалась на пьяных (потом как-то примелькались!). В день моего приезда один из них, в Мерзляковском переулке, стоял на коленях на мостовой и кланялся тротуару (гулко соприкасаясь с ним лбом!) — и приговаривал нездешним голосом: «Мама, ты слышишь меня, мама?» Боясь, как бы «мама» не среагировала, я припустилась бегом от этой мистики, причём социалистической, от чего стало ещё страшнее.

А на Комсомольской площади было тоже страшновато, настолько она была окружена и ужата всякими «распивочно и на вынос». На пороге одного такого заведения, помню, стоял и шатался, раздумывая, падать ли лицом и на площадь или на спину и обратно в заведение, — некий тип в голубых нитяных, державшихся на нём чудом. Иных чудес он, судя по всему, и не заслужил.

Что до меня, то я постараюсь следовать Вашему совету более... женственно, что ли!

Что скажешь о Рязани, кроме того, что неспроста Салтыков-Щедрин был там несколько лет градоначальником!1 И кроме того, что в Россию можно только верить!

На днях в ЦДЛ было обсуждение «Трех минут молчания»2, прошедшее абсолютно идиллически — настолько, что думаю, что к этому ещё вернутся после съезда писателей. Говорят, запланировано обсуждение кочетовского «бестселлера»3. Я не читала ни одной строки этого популярного автора — не привёл Господь. Оборонил.

А неплохо бы пожить спокойно хотя бы на склоне лет! Но и от этого Господь оборонил... Ему виднее.

Рада была прочесть, что Вы подумываете о М<арине> Ц<ветае-вой> в «Малой серии»; чудный получится томик, если наш телёнок волка съест. Помолимся по этому поводу Егорию Храброму — покровителю и волков, и стад, и к тому же патрону города Москвы. Ах, каких я Егориев видела — иконописных и скульптурных (дерево) во время нынешней поездки по Северной Двине и Сухоне! Прекрасных до озноба, до умопросветления. Вообще там, на Севере, есть чем любоваться и - немноголюдно...

Жизнишка моя течёт не так чтобы ахти — все кругом болеют и хиреют, и только и разговору об этом; недуги и напасти многочисленны и подробны, как на рисунках Дюрера: что поделаешь? Носа не вешаю и духа не угашаю и ухитряюсь радоваться хотя бы раза по три каждый день; а то и чаще!

Всего самого доброго Вам и m-me Helene125 — сил, здоровья, терпения и... легкомыслия: без него не обойдёшься!

Ваша АЭ

1 А.С. саркастически сопоставляет исключение Рязанской писательской организацией из своих рядов А.И. Солженицына (ноябрь 1969) с благонамеренным рвением провинциального чиновничества, описанным М.Е. Салтыковым-Щедриным. Он служил в Рязани не градоначальником, а вице-губернатором в 1858-1860 гг.

2 Опубликованная в № 7-8 «Нового мира» за 1969 г. повесть Г.Н. Владимова.

3 «Бестселлером» А.С. называет пасквиль на интеллигенцию - роман В.А. Кочетова «Чего же ты хочешь?», опубликованный в № 9-11 за 1969 г. журнала «Октябрь», главным редактором которого являлся автор.

П.Г. Антокольскому

25 декабря 1969

С Новым годом, дорогой мой Павлик! Дай Бог силы и крепости, света и радости!

Недавно видела Вас на «Петербургских сновидениях»126 — не окликнула, потому что это был Театр, п. ч. мне молча надо было увидеть и Вас, и Юру Завадского на фоне рваного и ржавого занавеса Жизни. Да себя самое увидеть, пожалуй, всех нас, встретившихся полстолетия тому назад в Борисоглебском переулке! Необъятное полстолетие, необъятные судьбы. «Картинка» эта (на обороте) без традиционных ёлочек и прочего, потому что - таков и ты, поэт!

Обнимаю Вас!

Ваша Аля

В.Н. Орлову

2 января 1970

Бывают же в жизни добрые чудеса, дорогой Владимир Николаевич! Трудно передать, что я почувствовала, когда 31 декабря (надо же!) — милая круглолицая наша почтальонша вручила мне, по-новогоднему сияя, Ваш пакет, что я почувствовала, извлекая из хрустящей бумаги тяжёлый, чудный том Бальмонта!1 Какой же праздник для меня — для всех нас, кому дорога поэзия во всём её многообразии, во всей её суровости и богатстве, лаконичности и многословии, народности и аристократизме, сухости и щебетливости, во всей её наготе и во всех её одеждах!

Честное слово, я давно, м. б. с самого детства, так первозданно не радовалась, как в этот день и час, и, распрочестное слово, давно, м. б. с самой юности, никого так нс любила — тоже первозданно, безоговорочно, «без аннексий и контрибуций», как Вас - за этот Ваш подвиг! Ох, как трудно было, да ещё по нынешним временам, воскресить этого поэта, такого залюбленного, и такого загубленного, и такого глубоко забытого, и так глубоко зарытого! Как трудно было отжать всю воду, чтобы получилась эта весомость и компактность, и, о, Господи Боже ты мой, как несусветно трудно было издать именно этот том! Вы «просто» маг и волшебник — а ведь это — труднейшая из профессий - быть чудотворцем в век, когда чудеса планируются свыше! и никаких гвоздей; вернее — все гвозди!

Конечно, было чудо и с цветаевским томом, но там — всё иное от корки до корки, и трудности иные, и бороться бесспорно было за что и за кого; её любили и не любили, понимали и не понимали, но замолчать её нельзя было, как нельзя было заставить её замолчать; а ведь к Бальмонту были равнодушны; о нём уж коли вспоминали, то как об

ошибке собственной юности, не больше и не глубже... Вот из этого-то равнодушия, из-под этой-то толши прошлогоднего снега извлечь поэта «божьей милостью», этого милого (замороженного суровостью эпохи) соловья, отогреть его и вернуть в родную стихию - это действительно чудотворство!

Статью вступительную я пока только пробежала галопом и том только пролистала, естественно, это всё я ещё прочту, но и на бегу видно, что — здорово!!! — В этот же вечер позвонил мне Ник<олай> Мих<ихайлович> Любимов — поздравил с Новым годом, я сказала ему, какой подарок получила, и он заволновался и зарадовался на конце провода, и мы с ним устроили такой концерт панегириков (дуэт, вернее!), что если Вам не было слышно в Ленинграде, то Вы просто глухарь. Как он был взволнован — ведь только что прошли слухи, что книгу высадили из плана... Правда, у нас обоих были слёзы на глазах - ей-Богу; а часто ли они (слезы) выжимаются радостью - в нашито дни, в наши-то лета! Вот так-то, милый друг...