Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

class="a">[1044], то алтарные картины[1045]. Затем, когда мы сидели вокруг камина, она, словно лихая наездница или бравый полководец, оседлала тему и пустилась рассказывать истории о стариках, которые перенесли операции, потом сошли с ума и оставили свои финансы в полном беспорядке, а наследников – без денег. Ее собственный отец выжил из ума за два года, а Фаркуар[1046] навел хаос в фонде Либеральной партии, составив завещание в пользу Файф[1047], – все говорилось прямо, без стеснения и прикрас; болтовня прекрасно осведомленной, не вздорной, упитанной, спортивной женщины, преодолевающей на своей лошади любые препятствия. Мы обсудили контроль рождаемости. «Дорогая Эди, мне, конечно, тебя не переубедить, но когда ты увидишь всех этих шахтеров с их чумазыми отпрысками… Восемь человек в комнате. Одна кровать на всех. Чего от них ожидать? Эти приверженцы традиций, необразованные люди, они говорят со мной без обиняков. Другой жизни не знают. А что бы вы делали? Что бы мы делали, если бы жили так? Но мы же не звери. Мы умеем контролировать себя. Вот почему я ненавижу сухой закон».

Разговор стремительно донесся до Веббов (Беатриса подскочила рядом со мной, словно змеей ужаленная): «У людей нашего и вашего классов нет ничего общего. В чем разница между нами? Ох уж эти ваши образованные люди! К примеру, Йейтс и леди Грегори[1048], несмотря на их интеллект, в комитете без надобности. Они ни на что не способны».

Леди Л. может делать все что пожелает. Она напоминала полотно раннего викторианского периода – я сразу подумала о Лоуренсе[1049]; маленькое, аккуратное, с правильными чертами лицо, здоровое, не накрашенное, очень румяное; на запястьях – жемчуга. Женщина рядом была аляповатой, словно поваленное миндальное дерево. Все комнаты заставлены шкафами и сундуками, завешаны картинами. «Я никогда не плачу больше £10 – всегда все ищу у старьевщиков». У Буги остекленевший взгляд пресыщенного холостяка. Очевидно, это один из тех пожилых благоустроенных людей со вкусом и досугом, превращающих светскую жизнь в профессию; абсолютно инстинктивный сноб. У него обширные связи; он обедает с лордом Ласселлсом; всему знает цену; ему нечего рассказать; опытный; угрюмый; сведущий; непривлекательный со всеми своими разговорами о лордах и леди; приверженец знатных домов и аристократов; у него какой-то пресыщенный взгляд эксперта, который многое повидал и которому всегда все удавалось. В этом доме душно и чересчур опрятно; много церковных предметов. Он слоняется по дому, сытый, не интересующийся ничем, кроме магазинов старья; думаю, он чувствует себя на вершине собственного мира. Полагаю, его разум, в центре которого алтарь, плох, слишком спокоен и озабочен материальным. Осмелюсь сказать, что Буги никогда не стремился к чему-то возвышенному и поэтому свил себе гнездо. Роджер говорит, что у него есть «чутье», – тот самый Роджер, который выглядит как рыщущий по помойкам бедняк, а живет среди консервных банок из-под сардин и потертого линолеума. Да, но дом Роджера кажется живым, в нем хозяйничает живой человек. Почему интересные люди никогда не зацикливаются на предметах (красивых) и герцогинях (желанных)? Я попыталась, сидя на бесценном диване, купленном в Уайтчепеле[1050] за £10 – «я никогда не плачу больше», – проанализировать свои ощущения. Дамы демонстрировали прекрасное понимание того, что сколько стоит. Рамси метался между ними, словно рыба, выброшенная на сушу. У меня сложилось впечатление, будто они не оценили высоко его общество, а скорее восприняли как обыденность. Леди Л. провела с ним наедине в темной комнате целый час. Потерпев, по-видимому, неудачу, она записывала свои претензии, чтобы вручить ему.

Во время представления, когда мы смотрели танец леди в блестящем платье, Анжелика сказала: «Я никогда не смогу так танцевать, но, возможно, смогу рисовать так, как она танцует»[1051].

26 января, воскресенье.

Мне 48 лет; мы были в Родмелле; опять дождливо и ветрено, но в день моего рождения мы гуляли среди холмов, похожих на сложенные крылья серых птиц; увидели одну лису, очень худую, с вытянутым хвостом, потом вторую, которая лаяла на ярко светящее над головой солнце; она легко перепрыгнула через забор и скрылась в зарослях утесника – очень редкое зрелище. Сколько, интересно, лис в Англии? По ночам я читаю биографию лорда Чаплина[1052]. Писать в новой комнате пока некомфортно, ибо стол не той высоты и мне приходится сутулиться, чтобы кровь приливала к рукам и они не мерзли. Все должно быть именно так, как я привыкла.

Я забыла сказать, что, составляя финансовый отчет за полугодие, мы обнаружили, что в прошлом году я заработала примерно £3020 – зарплата госслужащего; вот так сюрприз, ведь я много лет довольствовалась суммой в £200. Но мне кажется, что будет спад. Едва ли продажи «Волн» превысят 2000 экземпляров*. Я прочно застряла в этой книге – то есть приклеилась к ней, как муха к липкой ленте. Иногда я теряю мысль, но все равно продолжаю; потом снова чувствую, что, приложив массу усилий, словно продираясь через заросли, я добралась до сути. Возможно, теперь я могу писать прямо и развернуто, и мне не нужно постоянно подводить черту, чтобы придать своей книге правильную форму. Но как собрать и спрессовать все это воедино – я не знаю; и концовку я пока тоже не представляю – это может быть длинный разговор. Интерлюдии очень трудны, но я думаю, что они необходимы в качестве мостиков и одновременно фона – море; бесчувственная природа; не уверена. Но когда я чувствую эту внезапную легкость написания, мне кажется, что все правильно; в любом случае ни один другой художественный прием не подходит мне сейчас больше, нежели повторение.

Лорд Бакмастер[1053] сидел рядом со мной. Я разговаривала с Дезмондом об Ирен [Ноэль]. Вдруг Этель наклонилась ко мне и спросила: «А вы когда-нибудь встречали лорда Теннисона[1054]?». И мой вечер был испорчен. Типично для подобных вечеринок.

* За три недели мы продали примерно 6500 экземпляров – 30 октября 1931 года. Но на этом я, пожалуй, остановлюсь.

10 февраля, понедельник.

Чарли Сэнгер умер вчера[1055], в очень похожий холодный день, когда мы ехали на машине сюда. Порой я остро чувствую сожаление. Жалею, что мы не поужинали. Я буду скучать по его верности, неоригинальности, романтичности, сильной привязанности. Мы познакомились с ним, когда умер Тоби; он всегда тепло пожимал мне руку; сидел искрящийся, сверкающий, словно эльф; он был очень отзывчивым и очень серьезным – в хорошем смысле. Думаю, у него были суровые взгляды; он считал жизнь тяжелой и предполагал, что у других она будет такой же. Да, у меня к нему особое отношение, если не сказать больше. Я опечалена – ощущение, что другого