Хмельницкий (Книга первая) - Иван Ле

- Прошу, пан Петр! - кричал Жмайло, пробиваясь сквозь толпу. - Тут оказия одна...

- Какая еще оказия, господь с тобой, Нестор? К счастью, мы уже одарили море деньгами. Вели, атаман, садиться на челны. Нехорошая примета, когда тебя останавливают перед отплытием.

- Да тут... люди из польской Самборщины хотят примкнуть к нам, просят взять в морской поход, - сообщил Жмайло, вытирая шапкой пот, стекавший по голой груди.

- Кто такие? Из полка Хмелевского, что ли? - переспросил, успокаиваясь, Сагайдачный.

И увидел, как, опережая наказного, сквозь толпу пробивались более десятка казаков, жолнеров и крестьян, вооруженных саблями и пистолями. Но Богдан вдруг бросился им навстречу, радостно воскликнув:

- Пан Мусий? - И, словно сожалея о том, что бросил в море талисман любви, резко обернулся и посмотрел на тихо плещущиеся волны.

Мусий Горленко принес с собою прошлое...

А тот, полуголый, изнемогающий от крымской жары, бросился к Богдану, обнял его по-отцовски сильными руками, похлопал по спине и, отстранив от себя, сказал:

- В одной чайке поплывем... - И вместе с поляками направился прямо с Сагайдачному.

Старшой, продолжая стоять все в той же позе, поставив одну ногу на ступеньку, ждал их. Горленко, опередив наказного, на ходу учтиво поклонился Сагайдачному.

- Боже, да какой же тут поляк из Самборщины, ежели это казак атамана Кривоноса? - удивленно произнес Сагайдачный.

Однако на расстоянии нескольких шагов от Горленко остановилась и группа настоящих польских крестьян - "хлопов", одетых кто во что горазд. На них были и польские кунтуши, и подольские свитки, казацкие жупаны, и даже летние татарские чапаны. Но у каждого из них на боку висела сабля, приклепленная к поясу или просто привязанная к скрученному платку, у каждого имелся пистоль, добытый в сражении с турками и татарами при разгроме казаками Кафы.

- Вот это, прошу, пан старшой, польские братья, крестьяне, убежавшие от шляхтича Чарнецкого из Самборщины... - начал Горленко.

- Одного, прошу пана, считать из Перемышлянского староства, - перебил высокий жилистый поляк, низко, но с достоинством кланявшийся Сагайдачному.

- Да, да, прошу. Восемь польских хлопов из Чарнеца и один из Перемышля. Он помог нам переправиться через Сан у Перемышля. И тоже не вернулся к своему шляхтичу, потому что проклятые надсмотрщики гнались за нами до самого Днестра. А эти семь крестьян защищали нас в Чарнеце, когда охрана пана Лаща убила старого Львовского каменотеса Бронека...

- Боже мой! - ужаснулся Богдан. - Побратима покойного Богуна?.. - У него от волнения закружилась голова.

Каким образом этот старый, мудрый каменотес угодил под пулю пана Лаща где-то на Самборщине? Он вспомнил также и о том, как советовал Горленко как-нибудь заглянуть во Львов к старику и побеседовать с умным человеком...

- Будут хорошими гребцами, отыскивая свое счастье. Все они здоровые хлопцы, - услышал Богдан, как Горленко уговаривал Сагайдачного. - Все село поднялось против Чарнецких и Лаща, уважаемый пан старшой. Вот эти восемь человек взяли всю вину на себя и вместе с нами пошли на Сечь. Не погибать же, в самом деле, всем крестьянам села от карающей руки шляхты...

- Но ведь они поляки, - не скрывая своего недовольства, произнес старшой. - У них есть свой польский регимент, и пусть "ищут счастье" у пана Хмелевского. Что скажет об этом гетман Жолкевский, как расценит король мою защиту польских бунтовщиков? Нет, не возьму!

- Но, прошу пана старшого!.. - воскликнул Мусий.

Оглянувшись, он встретился взглядом с Богданом и стал еще настойчивее упрашивать Сагайдачного.

- И не просите, пан Мусий. Ведь вы хорошо знаете, что я сам являюсь слугой Короны, что поставил старшим над казаками меня король. Что скажут паны сенаторы о таком старшом? Слава богу, у нас достаточно своих украинских казаков... Не возьму! - и поднялся по лестнице на чайку.

Богдан побагровел. Он растерянно посмотрел на Горленко, и тот не мог не заметить глубокого возмущения юноши, его недовольства поведением старшого. Наказной атаман Нестор Жмайло понял все и посочувствовал юноше. Он так же, как и все казаки, полюбил всем сердцем Богдана...

- Я беру их на свой челн, как наказной, пан старшой!.. - крикнул Жмайло.

Сагайдачный оглянулся, но ничего не сказал. Непокорность Жмайла для него не была новостью. Даже еще не будучи наказным, он, как и Бородавка, часто действовал наперекор воле старшого. А в морском походе - он атаман. Стоит ли ссориться перед так хорошо начинающимся походом? Сагайдачный словно забыл о том, что сейчас произошло, взошел на чайку, направился к рулю.

- Я прошу пана наказного взять и меня с собой, - обратился Богдан к Жмайлу, чувствуя, что возмущение все еще будто когтями сдавливает ему горло. - Это мои друзья, пан Нестор, хорошие, сильные гребцы. Пан Джулай и турок, которому я спас жизнь, тоже со мной.

- Я буду грести в паре с турком, пан Нестор, - подтвердил Джулай.

- Добро. Пан Джулай, сажайте гребцов за весла в моем челне... По че-елна-ам! - крикнул Жмайло, приступая к обязанностям наказного атамана в морском походе.

Заскрипели весла в уключинах восьмидесяти двух челнов. Чайка Жмайла первая оттолкнулась от песчаной косы и закачалась на волнах.

- Ну, с богом! - перекрестился Жмайло, берясь за кормовое весло, осторожно, словно пробуя, удержит ли в руках. - Давай, пан Джулай!

- Аг-гей, ра-аз! Аг-гей, два-а! Выше весла, три-и! Ударили, ра-аз! нараспев выкрикивал Джулай в такт взмахам весел.

Его напарником был турок. Он внимательно следил за Джулаем и старался не отставать от него, сильно налегая на весло, поднимая его вверх, а затем погружая в пенящиеся волны. Шесть десятков пар мышц мощно напрягались, тридцать пар весел разрезали поверхность моря, и чайка наказного оторвалась от берега. За ней устремилась чайка Петра Сагайдачного, который, так же как и Жмайло, сидел на корме за рулем. На время морского похода, от одного берега до другого, он передал руководство Жмайлу, который, после старика Бурлая, считался у запорожцев самым опытным мореплавателем.

- Ге-ей, ра-аз! - доносилось с других челнов.

Богдан сидел на снопах куги около Мусия Горленко и с восхищением следил за тем, как пожилой казак с молитвенной серьезностью ритмично взмахивал большим веслом. Напарником Мусия был крепкий перемышлянец. Четыре пары поляков, напрягаясь всем телом, при каждом взмахе весел кланялись, как на молитве.

А Богдан сидел и переводил взгляд с одной пары на другую. Настроение... а что настроение! В голове промелькнула песнь матери и вдруг четко зазвучала в такт со взмахами весел:

О-орлы проли-и-тають

На сынее морэ та за чорни хвыли,

Гэ-эй, гэй, пыльным о-оком грають...

Вместе с берегом отдалялось, точно погружалось в море за кормою челна, страшное зарево пожарищ Кафы. Черный дым, клубясь, словно зловещая туча, огромной, тяжелой глыбой нависал над сожженным городом. А где-то в необозримой дали - Крым, Украина, Днепр и Тясьмин...

12

Вокруг бескрайнее морское приволье, казаки в походе уже потеряли счет дням и ночам. "Да, и раздолье же!" - со вздохом восклицали гребцы, сидя за веслами. Поход по морю будто и не поход, а отчаянный прыжок в небытие. Что это за дело для казака, когда вместо седла, вместо матери-земли под ногами, под тобой колышется бездна, а вместо поводьев - в руках тяжелое, точно заведенное в определенном ритме весло. И волны, грозные волны, одна за другой налетают на челн, того и жди перевернут его вверх дном... Сидишь, как в детской колыбели, не поход, а игра на нервах - жить или не жить. Машешь себе веслом, не считая верст. Разве что гребни волн подсчитываешь, пока не надоест, да голову забиваешь мыслями о том, какая смерть лучше. На колу, по панской милости, или в бою, истекая кровью на вытоптанной траве, ловя последним жадным вздохом желанный аромат родной полыни. А... может, лучше захлебнуться в морской пучине? И даже ворон не справит над тобой тризны, напрасно будет кружить в небе в ожидании твоего последнего вздоха.

И действительно, это был не поход, а благородный, святой порыв разгневанного сердца, смертельная погоня за презренным обидчиком! Не раскаяние охватывало душу, а злость и жажда святой мести!

Ночью гребцы отдыхали по очереди, а днем сидели за веслами, только порой кто-нибудь люльку набьет, высечет огонь кресалом да закурит. Большинство же с ногтя нюхали тертый табак. Порой на мачту поднимали парус, который распускали несколько казаков, упираясь ногами в дно чайки. Тогда северный ветер подхватывал суденышко и, готовый приподнять его вверх, нес в неизвестность по бурным волнам. Вокруг бушевала стихия.

В челнах все больше молчали, а если и говорили, то шепотом, - так уж испокон веков повелось на море разговаривать вполголоса, хотя вокруг сколько можно окинуть взором - ни одного чужого человека. Да и стоит ли говорить, когда и так все ясно. Теперь надо как можно скорее настичь врага и покарать на его же земле, освободить несчастных пленников, тех из них, которые доживут до этого дня. Время от времени казаки с разных челнов перекликались друг с другом, чтобы не отрываться от головного, на котором атаман-мореход держал нужное направление, ориентируясь по солнцу или по звездам.