Хмельницкий (Книга первая) - Иван Ле

- Скажу, бей-ака... - произнес турок, облизывая пересохшие губы, и огляделся вокруг.

Пока Богдан переводил Сагайдачному свой разговор "начистоту" с турком, казаки собрали пленных крымчаков и, не совсем вежливо подталкивая их, повели за бугор. Куда повели и зачем, турку не было необходимости расспрашивать. Ведь каждому турку известно, что казаки пленных не берут...

- Все скажу, иезуитский учитель, бей-ака, - отбрасывая в сторону феску, произнес турок, когда Богдан снова обернулся к нему. - У Зобара Сохе нет караван-сарая в Кафе и продавать свой ясырь он там не будет. Для отправки ясыря, принадлежащего султану и лично Мухамеду Гирею, он намерен использовать султанские галеры, на которых собирается отправить и свой ясырь в Синоп... Добрый бей-ака! Я сказал чистую правду, потому что и сам должен был ехать в Синоп на галерах Зобара Сохе со своими шестью пленными гяурками.

- Сколько человек султанского ясыря собирается отправить в Синоп Зобар Сохе? - перебил его Богдан.

- Восемнадцать десятков молодых, похожих на гурий девушек, четыре сотни сильных гребцов для галер и девять сотен мальчиков для пополнения султанских янычар. Все это калым султану. У Мухамеда Гирея нет мальчиков, а лишь четыре десятка гребцов...

- Девушек?

- И молодых женщин... Сотни две наберется... - дрожащим голосом произнес турок, видя, как наливается кровью лицо "иезуитского учителя".

В Турции он много наслышался о чудовищных пытках, применяемых иезуитами, и теперь в страхе смотрел на багровевшее лицо Богдана, не предвещавшее ему ничего хорошего.

- Зобар Сохе еще при подходе к Кафской крепости получил донесение о том, что все пленные уже посажены на галеры, а гребцов-гяуров приковывают к веслам...

- Когда это было? Сколько дней прошло с тех пор, как Зобар Сохе получил это сообщение?

Турок задумался на какое-то мгновение.

- Два дня тому назад... - подсчитал пленный.

Богдан тут же передал Сагайдачному эту страшную весть. Только раз Богдан прервал свой разговор со старшим, чтобы, взявшись за рукоятку сабли, переспросить турка:

- А ты не лжешь?

- Аллагуакбар! Ложью за жизнь не платят... - ответил турок.

- Будешь жить! - Богдан снова обернулся к Сагайдачному: - Он сказал правду, и я обещал ему жизнь, пан старшой...

- Хорошо. Жизнь басурман не нужна христианам. "Блажен, иже и ко врагу своя, яко ближнему своему, имать жалость в сердце своем..." - говорил Христос, прощая жестокость Понтийского Пилата...

И он повернулся к скале, откуда донесся голос джуры:

- Уважаемый пан старшой, от пана Жмайла с моря гонец...

- Кстати, зови...

8

От сакли навстречу Сагайдачному шел обозный и атаман передовых дозоров, за которым выступал богатырского сложения казак в чем мать родила, но подпоясанный бархатным поясом, длинные концы которого спускались впереди и сзади, как передник. Он размашисто шагал, придерживая левой рукой саблю.

"Казак что надо", - подумал Сагайдачный, поворачиваясь к прибывшим, и громко спросил:

- От наказного с вестями, пан казаче?

- Да... с галер, уважаемый пан старшой. Но... разрешите поведать вам, пан Петр Конашевич, печаль души своей! - с горечью произнес казак, откашливаясь.

- Печаль души?.. Так, может быть, позвать сюда отца Кондратия? Спаси, господи, казацкую душу, рассказывай. Пан обозный сказал, что ты от Жмайла гонцом.

- Так и есть... Да, я отпросился у пана Жмайла, потому что у меня тяжелое горе... Разреши, пан старшой, кликнуть сюда одну женщину.

- Женщину? Пан казак с женщиной в походе? Да еще и в морском? Свят-свят... - перекрестился Сагайдачный. А это значило, что старшой в хорошем расположении духа и как христианин воспринимает эту "печаль души" ближнего своего.

- Да не в походе, почтенный пан Петр, - сказал казак и оглянулся на саклю.

- Веди, казаче, сюда женщину, но прежде скажи: где ты оставил пана Жмайла с казаками и что с ними?

Сагайдачный махнул рукой обозному, а тот в свою очередь дал знак джуре, который быстро повернулся и скрылся за саклей.

- Я казак Джулай Прокоп, из выписчиков, по злой воле, пана старосты Вишневецкого, прошу... А... нас, казаков-гребцов, сняли с четырех челнов и высадили на берег, поскольку вспыхнула повальная хвороба, - начал казак, сдерживая волнение. - Вот мы и должны были от самого Козлова идти по берегу, похоронить девять несчастных, умерших от горячки. Пан атаман на канатах ведет наши челны, и если, бог даст, вымрут все заразившиеся горячкой, снова разрешит сесть за весла.

- Вечная память умершим в походе от болезни! - снова перекрестился Сагайдачный. - Вымерли все заразившиеся?

- Мы все уже третий день на ногах, почтенный пан старшой.

- А лихорадка не трясет вас?

- Нет, пан старшой. На берегу стояла нестерпимая жара, мы сбросили с себя одежду, а вместе с ней избавились и от заразы.

- Да славится имя господне, еще денек - и на челны!.. Были у вас морские сражения с неверными? - расспрашивал Сагайдачный.

- Под Козловом, с каким-то турецким пашой... Потопили две его галеры, одну целой взяли, потому что неверные... со страха бросились в морские волны. А вот вчера на нас, высаженных из-за болезни, - пропади она пропадом! - напали вооруженные крымчаки, отступающие под напором войск пана Дорошенко и польского полковника Стефана... Они угоняли пленных и добычу в Кафу...

- Отбились?..

- А то как же, пан Петр!.. Да вот эти крутые горы, леса...

- Хвала всевышнему! Так что же с душой пана казака?.. - добродушно начал старшой и умолк.

Из-за сакли показался джура, ведя под руку полуголую женщину, в одних казацких шароварах. Крепко скрестив руки на груди, женщина взмахивала головой, отбрасывая с глаз растрепанные, свалявшиеся русые волосы. Она уже не плакала, но на обветренных щеках виднелись следы обильных слез. На грязных плечах, на животе и руках проступали синие полосы от ударов нагаек или от арканов.

Подойдя к Сагайдачному, женщина широко раскрытыми глазами посмотрела на казаков и еще крепче прижала руки к груди. Джура отпустил ее локоть, и женщина взглянула на него, с благодарностью кивнув головой. Петр Сагайдачный тут же снял свой разукрашенный кожаный пояс и отдал его Богдану, тоже приблизившемуся к полуголой женщине.

- На, сестра, одень! Благодарение богу, что жива еще осталась!.. - тихо произнес Сагайдачный, снимая кунтуш и подавая женщине. Он даже отвернулся из вежливости, чтобы не смущать одевавшуюся. - Кто она, пан Джулай? спросил, повышая голос, но пока не оборачиваясь.

- Пусть хранит вас матерь божья, пане, пане... - расплакалась женщина, надев старшинский бархатный кунтуш. Теперь одной освободившейся рукой он запахнула полы, а второй поправляла волосы.

Сагайдачный обернулся и, улыбаясь, добрым взглядом окинул женщину, превратившуюся теперь в мужественного казака-атамана.

- Кто вы, прошу, пани? То, что вас освободили из неволи христиане-казаки, спрашивать не стоит. И так ясно.

- Жена украинского полковника-кобзаря Карпа Богуна, прошу, пан старшой... Да вот пускай пан Джулай расскажет вам... - Рыдание сдавило горло, она не могла говорить.

Богдан подскочил к ней и остановился. Как во сне, перед глазами всплыла высокая молодая женщина с младенцем на руках. Казаки вели ее под руки к челну на Тясьмине... А где-то был ее муж, слепой кобзарь, освобожденный из подземелья... Как сон... Тяжек путь человека к своему, даже маленькому, счастью. Карпо погиб, о судьбе сына ничего она не знает, да еще и самой пришлось не раз умыться слезами на крымской земле...

Сагайдачный не противился, когда Богдан молча опоясывал его. Он даже слегка поворачивался, помогая окружить поясом свою могучую фигуру. Сагайдачный отказался от кунтуша, который предлагал ему обозный, и остался в белой, из турецкого шелка сорочке. Сам взял из рук джуры пистоль и сунул его за пояс.

Эта встреча будто сковала уста Богдана. В его голове роились тревожные мысли о Мелашке, Мартынке. Да разве может он думать о своем горе, когда бедная женщина утратила мужа, ребенка...

- Говори, казаче, чего же ты умолк? - обратился Сагайдачный к Джулаю, который поддерживал за локоть Лукию Богун.

- О том, что мне было известно, пан Петр, все сказал. Мужа пани Лукии убили у нее на глазах...

Богдан не сдержался и перебил Джулая:

- Веремеевчане похоронили покойника?

- Да, уважаемый пан писарь, - ответил Джулай, приняв молодого казака за писаря Сагайдачного. - Ордынцы сняли голову полковнику, ибо он даже незрячим мужественно защищался, сбросил татарина с коня и схватил его за горло. Неверный так и подох, задушенный мертвыми руками полковника.

- А дети? Где Ванюшка, Мартынко?.. - снова поторопился Богдан.

Ему ответила жена Богуна:

- Когда нас, женщин, уже некому было защищать, потому что жолнер погиб в бою и Федора зарубили, мы уже ничего не ведали, ничего не знали. Басурмане на лошадях погнались за детьми в лес... Наверное, нагнали Ванюшку, Филонка и Мартынка. Пани Пушкариха...