Драконовы сны - Дмитрий Скирюк

— Что… это?

— Засорённая аура, — вздохнула Герта. — Хвосты, обрывки заклинаний. Проще говоря, следы занятий магией. Всё, как я предполагала.

— Но как… откуда… Почему?

— Неосторожность. Неопытность. Магия щедра на неожиданности. Ты похож на паука, к которому пристают кусочки каждой его новой паутины. Плетёшь сеть за сетью, а следы заклятий тянутся за тобой, и ты теряешь силу. Будь у тебя её чуть поменьше, ты бы уже давно умер. Тебя в последнее время не одолевает усталость? Чувство безнадёжности? Тоска? Упадок сил?

Жуга оторопело кивнул, и в этот миг увидел в руке у Гертруды нож с широким, потемневшим от времени лезвием. Гадалка перехватила его тревожный взгляд и успокаивающе положила ладонь ему на плечо.

— Не бойся, — мягко сказала она, — это пентакль, он из серебра. Он ничего не отрезает, только рвёт магические связи. Ты позволишь?

Нож запорхал в её руках. Жуга угрюмо наблюдал, как «прядь» за «прядью» опадают и растворяются в темноте трепещущие линии волшебного огня. Он не чувствовал в себе никаких изменений, тем не менее само зрелище захватывало дух и заставляло сердце учащать свой бег. Всё это напоминало нелепую игру, но что-то говорило травнику, что это не игра. Герта не лгала. Шуршал шёлк платья. Движения гадалки были лёгкими, уверенными, чуть напряжёнными. Он всмотрелся в отражение её лица в зеркале перед собой — неброские, слегка крупноватые черты, сосредоточенный взгляд серых глаз, и руки, уверенной хваткой держащие нож… Руки, без усилий удержавшие горшок с землёй, который весил фунтов десять…

Он вдруг понял, что казалось ему странным в имени гадалки.

Принадлежность рода.

— Герта, — медленно проговорил он, с каждым словом холодея внутри от своей догадки. — Ответь мне на один вопрос.

— Спрашивай.

— Ты… мужчина?

Рука с зажатым в ней серебряным ножом замерла над его затылком и медленно опустилась. В зеркале отразилось бледное и грустное лицо.

— Да.

Весь мир и новые коньки

Двое на свете знаемРазве узнает колдун?То, что мы с тобоюДвое на свете знаемРазве узнает колдун?

Сны.

За последнее время Тил уже успел забыть, сколь много значит для него неуловимая ткань сновидений, успел забыть то чувство, когда широкий парус сна вдруг схлопывается в чёрный лепесток, в мгновенье ока уносимый вихрем пробуждения. Сны раньше не тревожили его — бесцветные пустые ночи проходили мимо тихо и спокойно, исчезая навсегда. И лишь теперь, когда в глубинах памяти стало оживать прошлое, в его душу заползла неясная тревога, порождённая невозможностью вспомнить сны.

А в том, что они были, Тил не сомневался. И причиной для уверенности были даже не слова Олле, а что-то другое. Что-то поселилось в глубине его души, такое отстранённое и в то же время такое близкое, что становилось не по себе от этой раздвоенности. Раньше, если щемило сердце или вдруг накатывала грусть, Тил привычно отсылал всё это к своей жизни до войны, предпочитая об этом не думать и даже не пытаясь вспоминать. Дверь в прошлое была закрыта даже в снах, и это было благо для него. Он был здесь своим, мир был его, а он был частью этого мира. Был и всё.

Но сны учили думать по-другому.

Во сне ты долго и упорно вышивал рисунок, а поутру, проснувшись, выяснял, что вышивал невидимый узор невидимой иглой, и только пальцы помнят работу. Но узор-то от этого не исчезает.

Во сне все события воспринимаешь не так, как наяву. Бывает, например, что приснится тебе человек с пятью головами, а ты и думаешь при этом: «Ну, пять голов. Так и надо, так и должно быть». А поутру ломаешь голову: ну почему вся эта чушь и несуразица казалась во сне такой естественной? И подползает пугающая в своей простоте мысль: а я ли видел этот сон?

Кто в глубине души на самом деле видит сны?

Нас двое или я один?

И кто из нас «я»?

Ветер с гавани, холодный и сырой, гулял над крышами, ерошил волосы мальчишки, выдувал тепло из-под овчины кожуха. Ставшим уже привычным усилием Тил подавил озноб и вновь задумался — откуда у него это умение? Не спать, когда надо не спать, спокойно сносить холод и ветер, думать о нескольких вещах сразу… И звёзды. Телли поднял голову. Узор созвездий был теперь как музыка, звучал неуловимо высоко прозрачной стынущей мелодией. А где-то в глубине души, как эхо, внезапно отзывалась тонкая струна. Иногда она звучала чисто, иногда — нелепым диссонансом, а порой и вовсе дребезжала, как жестянка. Смех и колокольчики, капель и грохот водопадов, посвист ветра в звёздных лучах… Мелодии сплетались, расходились и сходились вновь, «Так и надо, так и должно быть», — думал он.

А потом опускал глаза и в сотый раз спрашивал себя, почему вся эта чушь и несуразица кажется ему теперь такой естественной.

Но до этого не было дела никому. Даже Жуга и тот его не понял. В последние дни Тил ловил себя на мысли, что все людские заботы стали видеться ему мелкими и нелепыми. Он изменялся. Память тела оживала быстрее, чем память ума. Но та память тоже не была мертва; она спала. И видела сны. Он чувствовал присутствие своего дракона там, внизу — немое спокойствие уснувшей мощи, и ему было тревожно-хорошо. Маски опадали, как увядшие листья. Тил с каким-то гибельным восторгом ощущал, как растворяется во времени мальчишка Телли, и ему на смену через сны приходят годы, ум, расчёт и память Навигатора. Он и хотел, и боялся этого.

— Я возвращаюсь — сказал негромко он.

Налетевший порыв ветра сорвал с губ его слова и унёс во тьму.

Вильям отложил перо и потянулся. Размял уставшие пальцы и удовлетворённо покосился на лежащие перед ним на столе исписанные бумажные листы. Перевёл взгляд на викинга.

— Ну, как? Что скажешь, Яльмар?

Викинг взял один листок, некоторое время смотрел в него, явно не понимая ни строчки, затем со вздохом отложил его и потянулся за кувшином.

— Не понимаю, почему эта история тебя так зацепила, — сказал он, подливая себе пива. — Подумаешь, одни порезали других. Обычное дело.

— Ну, не скажи. По-моему, это ужасно интересно. Такая интрига, такая, знаешь ли, раздвоенность души! Вдумайся хотя бы, как должен чувствовать себя принц, зная, что на престоле сидит убийца его отца. А мать с ним заодно! Потом, он ведь не знал, какой ему явился дух, добрый или злой…

— Да брось ты, Вильям, — Яльмар отмахнулся, сморщившись, как будто съел чего-то кислого. — Какая разница? И принц совсем не так умён, как ты тут расписал, чтобы всё так подстроить.

— Но он же был прямой наследник! Сам посуди: он должен был воссесть на трон, а так ему пришлось снова ждать…