Уинстон Черчилль. Последний титан - Дмитрий Львович Медведев

начал готовить почву для следующего шага по захвату Италии. В конце мая во время поездки в Северную Африку он познакомил со своими планами Эйзенхауэра и Маршалла. Тогда его еще слушали и ему еще внимали. Правда, Маршалл полагал, что Итальянская кампания не приведет к задержке высадки в Северной Франции. Но предпочел умолчать о своем предположении, что в дальнейшем приведет к недопониманию и обострению отношений. Во время поездки Черчилль выступил в Карфагене. «Я говорил там, где крики христианских девственниц разрывали воздух, пока разъяренные львы рвали их тело, но я уже не лев, и уж точно не девственник», – скажет он о своих впечатлениях вечером после выступления{356}. В июле Черчилль встретился с военным министром США Генри Стимсоном (1867–1950), который ратовал за открытие Второго фронта и был раздосадован позицией британского премьера относительно приоритета итальянского направления. Стимсон оперативно доложил о настроениях Черчилля президенту. Что было весьма актуально в свете очередных запланированных встреч двух государственных деятелей.

Вторая половина 1943 года была связана для Черчилля с насыщенной дипломатической активностью. Было проведено несколько международных конференций, на которых обсуждались дальнейшие планы союзников. Первая конференция прошла во второй половине августа в Квебеке – кодовое название «Квадрант» (Quadrant). В очередной раз американские военные поставили вопрос об открытии Второго фронта и высадке во Франции. Учитывая ограниченность ресурсов, операция на севере Европы напрямую зависела от успехов на юге. Брук настойчиво пытался доказать американским коллегам, что любое внимание к форсированию Ла-Манша приведет к осложнению Итальянской кампании. Черчилль, который был последовательным апологетом Средиземноморской стратегии, поддерживал начальника Имперского генерального штаба. Ему удалось в очередной раз отстоять свои планы, но с обременениями. Британцам пришлось согласиться, что для ослабления противника в операции «Повелитель» (Overlord)[33] необходимо отвлечь внимание и силы немцев высадкой двух дивизий на юге Франции – операция «Наковальня» (Anvil), ресурсы для осуществления которой обеспечивались из резервов Итальянской кампании. Что касается самого «Оверлорда», то согласившись в целесообразности проведения операции в целом, британцы обложили ее проведение множеством условий, больше напоминающих закладки возможностей для последующего переноса сроков.

Бойкое начало боевых действий на материковой части Италии напомнило операцию «Факел», когда готовящиеся планы превосходили реальные достижения в преодолении насущных проблем. Черчилль полагал, что Гитлер не станет спасать итальянцев, отведя свои войска к Альпам. «Мы пока не можем сказать, когда возьмем Рим, в октябре или ноябре, но определенно, что мы не вступим в контакт с основными немецкими силами на верху итальянского сапога раньше декабря, а то и позже», – писал он Рузвельту в начале октября, опираясь на данные «Ультра»{357}. Аналогично с Тунисом, непредсказуемый фюрер неожиданно спутал карты, решив в октябре 1943 года помочь слабому союзнику. Вместо получения легкой добычи вторжение на Апеннины обернулось кровопролитными боями. Освобождение Рима затянулось до лета следующего года: союзные войска вошли в Вечный город в начале июня 1944 года накануне высадки во Франции.

Постоянный перенос даты открытия Второго фронта лишний раз говорил о необходимости проведения встречи всех лидеров «Большой тройки» для выработки взаимоувязанной политики и получения гарантий ее реализации. Конференцию было решено организовать в конце ноября в Тегеране – кодовое название «Эврика» (Eureka). До встречи со Сталиным Черчилль и Рузвельт провели двухстороннюю конференцию в Каире – кодовое название «Секстант» (Sextant). На ней также присутствовал Чан Кайши (1887–1975). Считая, что перед союзниками стоят более важные задачи, чем решение китайских проблем, Брук не разделял ни американского интереса к Китаю, ни их пиетета перед китайским лидером. Черчилль придерживался аналогичных взглядов. Конференция вообще проходила в гнетущей атмосфере разногласий и недоверия. Американцы предлагали назначить Верховного главнокомандующего в Европе, который отвечал бы и за «Оверлорд», и за Итальянскую кампанию, получив возможность перебрасывать при необходимости ресурсы с одного участка на другой. Однако британский премьер выступил против, считая, что такое положение «несовместимо с принципом равного статуса в отношениях между великими союзниками», согласно которому командование любым театром военных действий поручается представителю того союзника, который располагает на этом театре большими силами. Новая должность приводила к усилению положения американского руководства и одновременному ограничению влияния Черчилля на ход событий. Понимая, чем грозят подобные предложения, британцы приняли стойку и в итоге заставили американских коллег отказаться от своей идеи, доверив координацию существующим институтам. Споры в очередной раз возникли из-за распределения ресурсов и определения приоритетных направлений для атаки. Черчилль настаивал на важности Средиземноморского региона, пытаясь получить одобрение Балканского сценария. Американцы упирались, понимая, что инициативы британской стороны могут привести к отвлечению ресурсов от Северной Франции и очередной задержке высадки в этом регионе. Подобная увязка любых инициатив с открытием Второго фронта вызвала даже у Черчилля предостережение, адресованное Рузвельту: повелитель (то есть «Оверлорд») не должен превратиться в тирана. В близком кругу Черчилль жаловался, что ведет войну «со связанными руками за спиной»{358}.

Нерешенные вопросы с конференции в Каире переместились в Тегеран. Сталин занял жесткую позицию в отношении «Оверлорда», начав второе пленарное заседание с прямого вопроса: «Кто будет командовать операцией?» Ответ Рузвельта о том, что решение по этому поводу еще не принято, вызвал у главы советского правительства неодобрительное замечание, что он не может воспринимать серьезно операцию, командующий которой не назначен. Аналогичного – несерьезного – отношения, скорее всего, придерживаются и англо-американцы, резюмировал Сталин. В обсуждение вмешался Черчилль, вновь заговорив об условиях успешного вторжения в Северную Францию. Эта реплика вызвала очередной прямой вопрос главы СССР: «Верят ли премьер-министр и британские военачальники в самом деле в осуществление операции?» Черчилль ответил, что, разумеется, верит, при соблюдении всех озвученных условий. На самом деле, для него это уже была проигранная дипломатическая битва. Американцы поддержали май 1944 года в качестве даты начала «Оверлорда», и изменить это решение (или перенести дату) было уже не в силах британского политика.

Советники считали, что Черчилль проявил мягкость в переговорах и отстаивании британской позиции. «Выслушав все аргументы в течение последних двух дней, я бы предпочел отправиться в сумасшедший дом, нежели выполнять свои нынешние обязанности», – возмущался Брук, замечая при этом, что «Уинстон был не слишком хорош», и добавляя, «а Рузвельт и того хуже». Постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган был уверен, что Черчилль «не был достаточно скрытен» и Сталин это заметил. Для лидера СССР, считал британский чиновник, премьер-министр «предстал открытой книгой». Интересно, что сам Сталин придерживался иной точки зрения. Спустя четыре месяца после Тегеранской конференции в беседе с соратником Тито Милованом Джиласом (1911–1995), сравнивая лидеров Антигитлеровской коалиции, Сталин заметил, что в то время, как Рузвельт относится к такому типу людей, которые лезут в чужой карман только за крупными монетами, Черчилль, напротив, вытащит даже копейку. На самом деле Тегеран стал первой серьезной демонстрацией утраты Британией и ее лидером международного влияния, утраты, которая была очевидна для всех, в том числе и для самого Черчилля. В беседе с Вайолет Бонэм-Картер он сказал, что во время конференции «осознал, какая у нас маленькая страна». «Между огромным русским медведем, раскинувшим лапы, и американским бизоном сидел я – бедный маленький английский ослик, который единственный среди троих знал верную дорогу домой» – так охарактеризовал он первую встречу «Большой тройки»{359}.

На период проведения Тегеранской конференции пришелся день рождения нашего героя. Ему исполнилось 69 лет. Британский политик всегда выглядел и вел себя моложе своих лет. Но четыре года премьерства в тяжелые военные годы подкосили даже такого исполина. Все близко знавшие его соратники,