Замок Горменгаст - Мервин Пик

Вдоль стены сидели нищие попрошайки. Казалось, они вырастают из той пыли, в которой сидят. Пыль и грязь густым слоем покрывали их ноги. Казалось, целое море мертвой серой пыли плещется у скрещенных ног нищих. Пыль была мягкой и невероятно мелкой. Прикосновение к ней могло доставить чувственное удовольствие. Она была мягче птичьего пуха.

Нищие сидели в этой пыли цвета обычного серого голубя, прислонившись спиной к глинобитным стенам кособоких лачуг. У этих нищих было и свое богатство: мягкая пыль и теплый воздух, наполненный мухами. Неподвижно сидящих нищих окутывали вечерние сумерки, но они не сводили глаз с Резчиков, расположившихся напротив них под стеной. Резчики заканчивали свою работу, которой занимались целый день. Они уже собирали инструменты, вставали и расходились по лачугам.

Еще год назад Резчики по окончании рабочего дня не забирали свои незаконченные произведения домой, а оставляли на ночь на своих рабочих местах. Никто и никогда их не трогал. Никто не посмел бы даже прикоснуться к ним. Но год назад все изменилось. Произведения Резчиков уже не были в безопасности. Происходили ужасные вещи – кто-то калечил и крал их. И теперь нищие с ужасом смотрели на то, как Резчики забирают с собой свои произведения. Теперь это повторялось каждый вечер вот уже на протяжении года, но они никак не могли к этому привыкнуть. Они никак не могли с этим смириться. Всю свою жизнь в лунные ночи они, как стражи у каждой двери, созерцали деревянную резную скульптуру, стоящую и лежащую вокруг. А теперь ночами в узких улочках между лачугами было пусто – исчезло нечто живое, прекрасное, улочки были мертвы. А нищие все смотрели на то, как Резчики уносят свои произведения, ибо никак не могли взять в толк, почему же это происходит. На сердце у них было тяжело. Некоторые произведения были столь велики и тяжелы – лошади с гривами как застывшая морская пена, пестрые боги Леса Горменгаст со странно наклоненными головами, – что даже наиболее молодым Резчикам было сложно с ними управиться. Нищие, взиравшие на все это, чувствовали, что в жизни Живущих вне Замка произошла какая-то ужасная, болезненная перемена.

О, они, эти нищие, ничего не высказывали, но в голове каждого из них, сидящего в теплой пыли, возникал образ ребенка, незаконнорожденного ребенка, парии, не достигшего еще и двенадцати лет, но уже представляющего опасность для Живущих вне Замка и для их скульптур. О, этот ребенок был ведьмой, черной вороной, змеей, зловредным и опасным созданием.

Первое нападение на скульптуру произошло год назад, в безлунную темную ночь. Нападение по своей злобе было ужасно, но никто ничего не слышал и не видел.

На рассвете одну из больших скульптур нашли повергнутой лицом в пыль, всю изрезанную ножом. Раны на деревянном теле были глубоки и непоправимы. Несколько скульптур меньшего размера были украдены. А после первого бесшумного и злобного нападения последовали другие: пара десятков скульптур были обезображены и около сотни произведений меньшего размера исчезли. Некоторые из них были величиной с ладонь, но то были произведения исключительного мастерства, изящества и цвета. И ни у кого из Живущих вне Замка не было сомнения в том, кто повинен в этих ночных налетах. Все сразу решили, что это Оно, то дитя, которое из-за его незаконнорожденности ненавидели и боялись, а после самоубийства его матери это дитя было как бельмо на глазу в поселке за стенами. Оно жило как дикое животное, которое никому не дано было приручить. Всем было известно, что воровство у этого ребенка в крови, и Оно еще до того, как окончательно убежало в лес, стало притчей во языцех, чуть ли не легендарным воплощением зла.

Оно всегда было само по себе, невозможно было даже вообразить, чтобы Оно могло с кем-то общаться. Оно было полностью независимо и никакого слабого места в его самодостаточности нельзя было бы найти. Ночью Оно передвигалось беззвучно как тень, крало еду, на его лице никто никогда не видел какого-либо определенного выражения, так что даже позабыли, что дитя это – девочка. Для Живущих вне Замка этот ребенок был бесполым – «Оно». Двигалось Оно невероятно быстро и легко. Иногда Оно исчезало на несколько месяцев, а потом появлялось вновь и, перепархивая с крыши на крышу, оглашало ночь своими дикими криками, в которых многим слышались презрение и насмешка.

Живущие вне Замка проклинали тот день, когда Оно родилось. Оно не умело говорить, но рассказывали, что Оно, не хватаясь за ветки, может взбегать по стволам деревьев и более того – перелетать по воздуху с места на место на небольшие расстояния и даже парить в воздухе, словно поддерживаемое на невидимых крыльях ветра.

Проклинали и мать, породившую это дитя – черноволосую Кеду, которую когда-то давно вызывали в Замок и которая кормила Тита грудью. Проклинали мать, проклинали ее дитя, но боялись, испытывали страх перед чем-то сверхъестественным, угнетало Живущих вне Замка всплывающее в них время от времени внушающее трепет осознание того, что это дикое существо было все-таки молочной сестрой Правителя Замка, Тита Стона, семьдесят седьмого Герцога Горменгаста.

Глава сорок вторая

Когда Щуквол пришел наконец в себя, одновременно с болью, вспыхнувшей во всем теле, обожженном огнем во многих местах, в его сознании тут же всплыли все ужасы, которые он пережил. С трудом поднявшись на ноги он, пошатываясь и ковыляя как калека, отправился на поиски прохода в стене. Он брел под арками через ворота и дворы погруженного в ночной мрак Замка, но в конце концов все-таки добрался до дома Доктора Хламслива. Подойдя к двери он стал стучать в нее лбом, пылающим от жара – руки у него были слишком сильно обожжены. Щуквол после первых же ударов головой в дверь рухнул в беспамятстве прямо там где стоял и пребывал без сознания три дня. Когда оно к нему вернулось он обнаружил, что лежит на кровати в комнате с зелеными стенами и смотрит в потолок.

В течение весьма продолжительного времени Щуквол не мог восстановить в памяти всех деталей того, что с ним произошло, но мало-помалу в его памяти всплывали подробности страшного вечера. И наконец сложилась полная картина.

Он с трудом повернул голову и осмотрел комнату в которой находился. Дверь располагалась с левой от него стороны, справа от себя он увидел камин, а прямо перед собой, на противоположной от него стене почти под потолком, – довольно большое, частично занавешенное окно. Сумеречное небо, которое он видел между занавесями, подсказывало Щукволу, что сейчас либо вечер, либо утро. Ему также была видна часть какой-то башни, но узнать ее Щуквол не смог, и поэтому не мог догадаться, в какой части Замка он находится.