Плаха да колокола - Вячеслав Павлович Белоусов

— Извините, — встал и Турин. — Завтра, значит, отбываете в Ялту?

— В Симеиз[55], — вздохнул Странников, и не было в его глазах радости. — Вот что… раз уж такой душевный разговор получился, прости меня, если можешь… А главное, за Маргариту Львовну прости. Накуролесил я сдуру. Вообразил себе чёрт-те что с пьяну. Вот и полез… силой любовь добывать… Мало она мне морду ободрала. Больше надо было…

— Как?!

— За Глазкина, что он там на баркасе вытворял, я не в ответе. А перед ней винюсь.

— Вон оно что! — не скрыл удивления Турин. — А я ничего понять не мог — дикой кошкой забилась она в угол, примчавшись с вашего гулянья, ревела тайком.

— Что ж не жаловалась тебе?

— С какой стати?

— Ну… ваши отношения?..

— Почему мне она жаловаться должна? — видно было, что Турину тяжело это говорить. — С Маргаритой Львовной нас соединяет старая дружба, однако сердце её мне никогда не принадлежало, так, кажется, говорят в высоких кругах? Честно скажу, косил глаза на красивую женщину, по молодости считал за счастье рядом с ней идти, но…

— Значит, ни слова? А я всё передумал, себя последними словами проклинал. Когда ты сюда заявился с видом палача-казнителя, дрогнула моя душонка, врать не стану. — Странников даже хмыкнул и, ободрившись, приосанился.

— Причина для этого у меня была одна. Теперь ты её знаешь.

— Знаю, знаю. Как же мне с Маргаритой Львовной-то быть?

— Расстроили вы её.

— Да дурак, что уж там и говорить! Избаловали меня бабы обхаживанием. Только не те, кому надо. Машка, жена моя сбежала, не держатся рядом умные. А Маргариту Львовну я хотел пригласить с собой на курорт. Присмотрелись бы друг к другу…

— И чего засомневались?

— Испоганил всё сам же.

— Я, Василий Петрович, тоже не большой знаток в женской натуре. Советы по этой части не мне давать. У Задова глаз отточенный. Вам бы к нему…

— Да ну его к чёрту! Скажешь тоже, — поморщился тот.

— Видел я, как встретились вы с ней у меня в палате, слышал её рёв вчера, а поэтому мой вам совет — пока она не успела из города уехать, пока собирается с подругой к поезду, езжайте к ней и забирайте с собой обеих в Крым.

— Почему обеих? Вторая-то мне зачем? — в недоумении уставился на Турина секретарь.

— Одна она с вами ехать не согласится, — грустно усмехнулся тот. — Уж очень ненадёжный вы мужчина. А подружка за компанию, как-никак — нравственная поддержка, вдвоём они вроде сами по себе. Впрочем, не меня вам слушать. Разберётесь на курорте сами.

— Турин, — не сдержался секретарь и протянул руку для пожатия. — Ты приезжай в Москву, если что. Я ведь добро помню, чем смогу, выручу.

— Спасибо. Чего загадывать? Поживём, увидим.

Часть шестая

Коварство сладкого дурмана

I

Не верилось, что всё это им придумано ради неё. У Серафимы прямо-таки плыла голова от свалившихся чудес, смешались они, словно в прелестном калейдоскопе яркие стекляшки: скорый поезд с загадочным и немного пугающим литером «1-с», уносящий к неведомому морю, мягкий вагон с аристократическим убранством и покоем, красное вино и боржоми в ресторане на столах под белоснежными скатертями, помпезные вентиляторы, с потолка обволакивающие прохладой, галантные официанты, угадывающие любые желания по одному лёгкому взгляду, будто из-за спин царственных особ.

Всё это не шло ни в какие сравнения с бестолковыми играми в карты, с навязчивыми приставаниями случайных кавалеров, с жуткой убогостью, грязью и неряшливостью, преследующих их на всём первом этапе пути — от Астрахани до столицы. Краски новых впечатлений ослепили, одним махом смыв тягостное уныние затянувшегося железнодорожного вояжирования к южному берегу Крыма, куда поманил Странников, и всё бы прекрасно, не привяжись с первых дней неведомый раньше страх, смутная тревога за неясное будущее, хотя ободрял её Турин и чуть ли не настаивал, успокаивая, — Егор Ковригин рядышком будет, ответственный секретарь губкома берёт и его с собой, а с Ангелом не пропадёшь. Серафима на первых порах и отказываться пробовала — к чему ей эти курорты! И до слёз дело доходило, но вконец рассерчавший Турин намекнул ей, что в долгу она перед ним за Корнея Копытова, обмерла тогда Серафима, смолкла, поняла, что большой интерес к этой затее имеет Василий Евлампиевич, возможно, сам и приложил ко всему руку. После ранения и больницы виделись они редко, Турин жаловался, что свалилась на голову куча неотложных дел, появлялся по ночам в гостинице, куда поселил их с подругой, говорил мало, запретил визиты к Задову и единственным радостным пятном оставались для неё тайные встречи с Егором, про которые Турин, конечно, догадывался, но ни словом не намекал. Он и принёс предложение Странникова о поездке в Крым, куда тот отправлялся в санаторий перед Москвой, сдавая дела новому секретарю. Предупредил, что понадобится ей подруга скуку в неблизкой дороге скоротать да и на курорте вдвоём веселей будет, но тут же шепнул, что про Странникова раньше времени ей сообщать нет надобности, на юге, когда устроится всё, можно будет и обсказать, если раньше сама не допетрит. Жить придётся отдельно, возможно, где-нибудь поблизости от санатория, куда Странникова определят; он криво усмехнулся — курорты в тех местах друг на дружке, словно грибы понатыканы. Сказал вроде про смешное, а улыбка — обратила внимание Серафима, так как глаз с него не спускала, — не то чтобы грустной, хмурой получилась.

Вот все эти неясности угнетали её, а к концу и вовсе усилились так, что привязавшийся некстати к левой её крутой брови нервный тик сливался порой с бесконечным стуком вагонных колёс, заставляя чаще биться сердце и, чем меньше оставалось до финала авантюрной поездки, тем злее начинала мучить её бессонница, хотя и укрывала она плотней плотного окошко занавесками.

Приметила неладное помалкивающая до поры до времени Аглая, ночью беззаботно храпящая, а днём прилипавшая носом к стеклу и деланно ахавшая на местные прелести. После того как промелькнул Бахчисарай[56], ушлая подружка не выдержала, метнула на неё острый взгляд:

— Что с тобой, Марго? Испугалась?

— Сама не знаю.

— Передумала?

— Что?

— Не поздно ли?

— Не боись за меня, подруга, — оторвавшись от своих мыслей, спохватилась Серафима. — Назад ходу нет.

— Гляди, — рассудила та по-своему и, нагнувшись к зеркальцу, что не выпускала из рук, подправила выбившийся белокурый локон. — Ханский дворец только что проехали, а сосед наш по купе, Никанор Иванович, знаешь, что вчерась калякал