Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи - Лев Гумилёв

С вышеописанных позиций автор «Слова» должен был бы отрицательно относиться к князьям, приводившим на Русь иноплеменников. Автор не жалеет осуждений для Олега Святославича, приписывая ему все беды Русской земли. Однако прав ли он? Олег должен был унаследовать золотой стол Киевский, а его объявили изгоем, лишили места в лествице, предательски схватили и, по договоренности с византийским императором Никифором III (узурпатор) и князем киевским Всеволодом I, отправили в заточение на остров Родос (1079). Можно было бы думать, что отрицательное отношение к Олегу объясняется тем, что за год перед этим он при помощи половцев добыл родной Чернигов, а затем спровоцировал кровавое столкновение на Нежатиной Ниве (3 октября 1078 г.). Пусть так, но ведь антагонист Олега, Владимир Мономах, за год перед этим первый привел половцев на Русь, чтобы опустошить Полоцкое княжество. За что же такая немилость Олегу? Может быть, Олег не первый начал обращаться за помощью к половцам, но применял эту помощь в больших масштабах? Но за период с 1128 по 1161 г. Ольговичи приводили половцев на Русь 15 раз [107, стр. 222], а один только Владимир Мономах – 19 раз [135, т. 1, стр. 374]. Очевидно, тут вопрос не в исторической правде, а очень дурном отношении автора «Слова» к Олегу. Но за что?

Вражда Мономаха с Олегом за Чернигов носила характер обычной княжеской усобицы и не вызывала острого отношения русского общества. Резко отрицательное отношение к Олегу проявилось лишь после 1095 г. Тогда Владимир Мономах заманил для переговоров половецкого хана Итларя, предательски убил его, вырезал его свиту и потребовал от Олега Святославича выдачи на смерть сына Итларя, гостившего в Чернигове. Олег отказал! Вызванный в Киев на суд митрополита, Олег заявил: «Не пойду на суд к епископам, игуменам да смердам» [Там же, стр. 379]. Вот после этого, и только тогда, Олега объявили врагом Русской земли, что распространилось и на его детей.

Это плохое отношение к Ольговичам было не повсеместно. Скорее, это была платформа группы, поддерживавшей князя Изяслава Мстиславича и его сына, но для нас важно, что автор «Слова» держится именно этой точки зрения[48], и не в кочевниках тут дело. Обе стороны привлекают в качестве союзников и половцев, и торков с берендеями, и даже мусульман-болгар. Например, в 1107 г. Владимир Мономах, Олег и Давыд Святославичи одновременно женили своих сыновей на половчанках. Правда, разница была: Олег и его дети дружили с половецкими ханами, а Мономах и его потомки их использовали, но это нюанс.

Невозможно, чтобы точка зрения авторов Ипатьевской летописи и «Слова», осуждающая Олега, была единственной на Руси. Очевидно, должна была существовать черниговская традиция, обеляющая Олега. Черниговская летописная версия не дошла до нас, но вскрыта М. Д. Приселковым как «третий источник киевского великокняжеского свода 1200 г., использованный в выписках» [116, стр. 49–52; 31, стр. 90]. Однако, автор «Слова», по мнению М. Д. Приселкова, предпочел киевскую традицию, враждебную Олегу, и в своих симпатиях совпадает с черниговским летописцем только по отношению к Игорю Святославичу, который и в черниговском варианте назван «благоверным князем» [116, стр. 49]. Противопоставление Игоря его деду Олегу бросается в глаза. Оно проходит по двум главнейшим линиям: отношению к степи и отношению к Киевской митрополии!

В самом деле, вражда двух княжеских группировок связана не только с изгойством Олега Святославича. Ведь в ней принимало участие население городов Северской земли, без поддержки которого князья Ольговичи долго воевать не могли. И вот тут-то мы подходим к вопросу, вернее, к постановке гипотезы, которая, если она правильна, позволит решить этот вопрос. И ключ к решению содержится в тексте «Слова о полку Игореве».

Хины. В «Слове» трижды упоминается загадочное название «хин». Д. С. Лихачев определил, что это «какие-то неведомые восточные народы, слухи о которых могли доходить до Византии и от самих восточных народов, устно и через ученую литературу» (стр. 429). Но народа с таким именем не было![49] Больше того, хины упоминаются как соседи Руси. Поражение Игоря «буйство подаста хинови» (стр. 20). Воины князей Романа Волынского и Мстислава Городецкого – двух западнорусских князей – гроза для «хинов» и литовских племен (стр. 23). Наконец, «хиновьскыя стрелкы» в устах Ярославны – образ, совершенно ясный для читателей «Слова». Значит, этот термин был хорошо известен на Руси.

Единственное слово, соответствующее этим трем цитатам, – название чжурчжэньской империи: Кин – современное чтение Цзинь – золотая (1126–1234)[50]. Замена «к» на «х» показывает, что это слово было занесено на Русь монголами, у которых в языке звука «к» нет[51]. Но тогда возраст этого сведения не XII в., а XIII в., не раньше битвы при Калке – 1223 г., а скорее позже 1234 г., и вот почему. Империя Кин претендовала на господство над восточной половиной Великой степи до Алтая и рассматривала находившиеся там племенные державы как своих вассалов. Этот сюзеренитет был отнюдь не фактическим, но юридическим, и племена кераитов, монголов и татар считались политическими подданными империи, т.е. кинами, хотя отнюдь не чжурчжэнями. Такое условное обозначение было в Азии весьма распространено. Так, монголы до Чингисхана назывались татарами, так как племя татар держало гегемонию в Степи. Потом покоренные Чингисом племена стали называться монголами или, по старой памяти, татарами, причем это название закрепилось за группой поволжских тюрок.

Для понимания истории Азии надо твердо усвоить, что национальных названий там до XX в. не было. Поэтому, после того как чжурчжэньская империя была завоевана монголами, последних продолжали называть «кины» в политическом, но не этническом смысле слова. Однако это название было вытеснено новыми политическими названиями: Монгол и Юань. Совместно с ними оно могло бытовать, применительно к монголам, только в середине XIII в. Но тогда значит, что под «хинами» надо понимать монголо-татар Золотой Орды, и, следовательно, сам сюжет «Слова» не более как зашифровка. Да, такова наша догадка, и в ее же пользу говорит не объясненное автором упоминание «хиновьских» стрел (стр. 27).

В средние века стрелы были дефицитным оружием. Изготовить хорошую стрелу нелегко, а расходовались они быстро. Поэтому ясно, что, захватив чжурчжэньские арсеналы, монголы на некоторое время обеспечили себя стрелами. Для автора «Слова», так же как и для его читателей, хиновские, т.е. монгольские, стрелы – понятие вполне определенное.

Стрелы дальневосточных народов отличались тем, что они иногда бывали отравлены. Этот факт не был никогда отмечен современниками-летописцами, потому что он был военным секретом монголов. Но анализ некоторых фрагментов из «Сокровенного Сказания» [66, стр. 33, 145, 173, 214] показывает, что раненных стрелами отпаивают молоком, предварительно отсосав кровь. Видимо, применялся змеиный яд, который не всасывается стенками кишечника, вследствие чего его можно без вреда проглатывать. Своевременное отсасывание крови из раны и доставление нескольких глотков молока расцениваются как спасение жизни.

Так, собираясь в поход против меркитов, Джамуха говорит: «Приладил я свои стрелы с зарубинами». Для чего на стреле могут быть зарубины? Они весьма усложняют изготовление стрелы и ничуть не увеличивают ее боевых качеств. Назначение зарубин могло быть только одно: возможно дольше удержать стрелу в ране. А это особенно важно, если стрела отравлена.

Несколько ниже источник подтверждает нашу догадку. В сражении «Чингисхан получил ранение в шейную артерию. Кровь невозможно было остановить, и его трясла лихорадка (симптом отравления. – Л. Г.). С заходом солнца расположились на ночлег на виду у неприятеля, на месте боя. Джэлмэ все время отсасывал запекавшуюся кровь (первое и главное средство против змеиного яда. – Л. Г.). С окровавленным ртом он сидел при больном, никому не доверяя сменить его. Набрав полон рот, он то глотал кровь (змеиный яд не всасывается стенками кишечника. – Л. Г.), то отплевывал. Уж за полночь Чингисхан пришел в себя и говорит: «Пить хочу, совсем пересохла кровь». Тогда Джэлмэ сбрасывает с себя все – и шапку, и сапоги, и верхнюю одежду, оставаясь в одних исподниках, почти голый, пускается бегом прямо в неприятельский стан напротив. В напрасных поисках кумыса (молоко – противоядие. – Л. Г.) он взбирается на телеги тайчиутов, окруживших лагерь своими становьями. Убегая второпях, они бросили своих кобыл недоеными. Не найдя кумыса, он снял с какой-то телеги огромный рог кислого молока и притащил его…». Принеся рог с кислым молоком, тот же Джэлмэ сам бежит за водой, приносит, разбавляет кислое молоко и дает испить хану. (Значит, вода была близко, но все-таки потребовалось достать молока, хотя бы с риском для жизни.) «Трижды переведя дух, испил он и говорит: „Прозрело мое внутреннее око!“ (помогло! – Л. Г.). Между тем стало светло, и, осмотревшись, Чингисхан обратил внимание на грязную мокроту, которая получилась оттого, что Джэлмэ во все стороны отхаркивал отсосанную кровь (выделено мною. – Л. Г.). «Что это такое? Разве нельзя было ходить плевать подальше?» – сказал он. Тогда Джэлмэ говорит ему: «Тебя сильно знобило, и я боялся отходить от тебя, боялся, как бы тебе не стало хуже. Второпях всяко приходилось: глотать, так глотнешь, плевать, так плюнешь. От волнения изрядно попало мне и в брюхо» (Джэлмэ намекает на то, что глотал гадость ради хана. – Л. Г.). «А зачем это ты, – продолжал Чингисхан, – голый побежал к неприятелю, когда я лежал в таком состоянии? Будучи схвачен, разве ты не выдал бы, что я нахожусь в таком положении?» «Вот что я придумал, – говорит Джэлмэ, – вот что я придумал, голый убегая к неприятелю. Если меня поймают, то я им скажу: „Я задумал бежать к вам, но те, наши, догадались, схватили меня и собирались убить. Они раздели меня и уже стали стягивать последние штаны, как мне удалось убежать к вам“. Так я сказал бы им. Я уверен, что они поверили бы мне, дали бы одежду и приняли бы к себе. Но разве я не вернулся бы к тебе на первой попавшейся лошади? Только так я могу утолить жажду моего государя, подумал я, и в мгновение ока решился». (И опять-таки речь идет не о жажде, а о противоядии, так как жажда лучше утоляется водой, я не молоком. – Л. Г.). Тогда говорит ему Чингисхан: «Что скажу я тебе?! Некогда, когда нагрянули меркиты, ты в первый раз спас мою жизнь. Теперь ты снова спас мою жизнь, отсасывая засыхавшую (точнее, выступавшую или умиравшую. – Л. Г.) кровь, и снова, когда томили меня озноб и жажда, ты, пренебрегая опасностью для своей жизни, во мгновение ока проник в неприятельский стан и, утолив мою жажду, вернул меня к жизни (отсасывание крови и несколько глотков молока расценено как спасение жизни и приравнено к неравной, героической обороне горы Бурхан, – Л. Г.). Пусть же пребудут в душе моей эти твои заслуги». Так он соизволил сказать».