Поединок. Выпуск 15 - Анатолий Алексеевич Азольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако ж председатель уже поднялся, и за ним беспрекословно отслоились от кресел оба заседателя и секретари, и адвокатесса ручками всплеснула, как бы собираясь вспорхнуть, но неожиданно толстые ноги и кипа коричневатых папок не позволили ей это сделать, и прокурор побагровел почему-то и подержал над столешницей сжатые кулаки, как бы собираясь грохнуть, но звезды в петлицах, конечно же, не позволили ему это сделать, и конвойные пальцы развернули Назара за плечо к выходу, и тогда он увидел, что не так был пуст зал, как показалось ему при входе, ибо у самой стены сидел единственный слушатель, и был то следователь, ведший с ним несколько дней назад предупредительно-загадочную беседу, и следователь сонно, равнодушно смотрел на него и почесывал нос.
Недолгое время, что партию везли в автозаке «домой», Назар прожил в странном остолбенении. Все получилось не так, он говорил не то, что собирал и по словечку репетировал ночами. Никогда, никогда, сколько придется еще прожить, он не увидит больше первое лицо, и он упустил свой единственный случай казнить эту сволочь собственным страшным судом, — а вместо этого лепетал какую-то чушь о справедливости, хотя давно пора само это слово забыть.
Оцепенело простоял он в шеренге обряд возвращения в лоно тюремной охраны, оцепенелым был проведен по лязгающим коридорам и вставлен обратно в синюю камеру. Было пусто, с нар лупился на него один солидный, остальных, наверное, развели по допросам.
— Присаживайтесь, — гостеприимно повел рукой солидный, и Назар церемонно прижал руку к сердцу и сел, словно в самом деле заглянул сюда покалякать, однако на вопрос солидного он не ответил, поскольку не слышал его, и тот, недоуменно подождав, отвернулся к окну. Вид в окне ничем, конечно же, не отличался от вида на стенку, но в этом повороте головы солидный сделался необычайно, до жути похож на председателя суда — тоже тяжелый, седой, тоже с несговорчивым подбородком и такими же блекло-голубенькими честными глазами, — и Назара словно молния пронзила. Он и есть!
Назар откинулся к стене и зажмурился, чтобы обдумать открытие. Зачем? Зачем такому авторитетному человеку переодеваться в робу и ждать его здесь, зачем? Неужели устыдился, что не позволил выговориться Назару в суде? А может, он специально не позволил выговориться там, чтобы без помех, без дохлых своих заседателей и этой мерзкой бабы в очках, без хехехеканья прокурора… боже мой, неужели может быть так? А почему не может? В конце концов ведь не Назар, а он, судья, обязан в надлежащее время огласить приговор первому лицу, а для этого нужно собрать приговоры у каждого, кто не сумел использовать свой шанс…
— Спасибо вам, — сказал Назар, не открывая глаз. — Я уже не надеялся.
Солидный посмотрел на него с интересом. Смуглый чудак глаза-то открыл, но глядел как-то сквозь, и глаза его были чудные — без зрачков.
— Ну-к, еще раз, браток, только не гугни, давай разборчивее, — попросил солидный. — Я, понимаешь, по-вашему не того…
— Когда я дома, в области жил, — заговорил Назар медленно, тихо, потому что торопиться больше было некуда, — я много, хорошо работал, и все меня уважали, больше всех — сын. Потом он взял меня в центральный аппарат. Мы переехали в столицу и начали погибать, потому что в министерстве от меня уже не требовали работы, требовали выполнения указаний и бесконечной благодарности за то, что я вытащен из дыры, и моей жене все больше нравилось быть прикрепленной к тому распределителю и к этому стационару, и мой сын однажды понял, что самое главное — кто твой папа и какие на тебе штаны. А скоро я его увидел пьяным. Побил. И тогда он сказал мне: «Папа, я не хочу, чтоб меня, как тебя, всякая сволочь дергала за веревочки, а я бы за это еще говорил спасибо, я не буду так жить». Я его сильно побил за такие слова. А потом прошел год, меня арестовали, и, когда мальчик узнал, за что меня арестовали, тогда он первый раз попробовал кукнар…
— Чудак-человек! Я же говорю: не понимаю!
В глазок заглянул дежурный, послушал, подумал, в камеру вошел.
— Чего это с ним? — спросил солидного. Тот плечами пожал:
— Да ничего, лопочет просто, нервный…
Тщательно не замечая дежурного — люди в форме всегда мешали ему договорить что-нибудь важное, — Назар заговорил быстрее и громче прежнего.
— Вообще-то лучше ему замолчать, — сказал солидный. — Беспокоит.
Дежурный прошелся к окну и обратно, Назар же, не прекращая речи, утер темным пальцем слезу, вскипевшую от горечи рассказываемого, и понял опытный дежурный, что окрик, а тем более приказ тут бесполезны.
— Слушайте, а может, он, этого самого, долбанулся? — нервно предположил солидный. — Тогда уберите его!
Лопнуло терпение дежурного:
— Ты не в конторе своей, паразит! Встать, когда я в камере! Мало понапутали на воле, хозяйство в болото загнали, теперь они тут командовают!
Когда захлопнулась за Назаром грязно-белая дверь изолятора, он, не поворачивая головы, одним звериным, медленным движением глаз огляделся. Грязно-белые стены, кровать с нетронутыми простынями и настоящей подушкой, рядом стул. Чувствовалось, что на стуле можно сидеть, причем в глазок не сделают замечание, и тем не менее Назар обошел стороной эту мебель и в дальнем углу опустился на пол. Болел затылок, горло стискивало страшное, неизъяснимое волнение. Как плохо, что судья остался там, что не успел он договорить свою горькую речь и не услышал тот самого главного — надо ж было с главного начать, идиот… Уткнувши лоб в колени, Назар кусал от злости губы. Упустить и первый случай, и второй!
В безмолвии очень громким — аж вздрогнул Назар — показался какой-то скрипучий писк. Назар поднял голову и увидел перед собою, почти на середине камеры, первое лицо, которое, хотя и на четвереньках, самоуверенно топорщило седоватые усики и шевелило носом, внюхиваясь. Из-за жирненького задка выкруглялся червеобразный хвост, и вообще-то первое лицо чрезвычайно походило бы на крысу, но взгляд, взгляд! Спокойный и даже благожелательный свет излучали знакомые черные бусинки, и веяло на Назара знакомой уверенностью, что отзвенит карандашик судьи и рассыплется сором весь этот балаган с перестройкой и гласностью, а из сора восстанет в подробностях прежняя солидная жизнь, и снова воздастся богу богово, а первому кесарево…
Тогда Назар заговорил. Еще тише, еще спокойнее, чем говорил с судьею в камере, чтобы не спугнуть свой третий и последний, это чувствовалось, случай.
— В армию моего сына не взяли, без дозы он уже не
