Быт русской армии XVIII - начала XX века - Карпущенко Сергей Васильевич

Много работы замечается и в других областях. Правда, первые годы после японской войны были потеряны на устранение внутренних беспорядков; охранная и полицейская служба часто отвлекала войска от их прямого назначения. Но затем тотчас же приступили к работе. Одна комиссия следовала за другой, появилось много новых законоположений.

По мимолетным путевым впечатлениям, конечно, трудно судить о том, действительно ли армия сумела извлечь ползу из опыта, приобретенного дорогой ценой во время японской войны, и я затрудняюсь ответить на вопрос, что может ожидать мир от русской армии в случае новой войны? В конце концов войны решаются не столько техникой, сколько духовной мощью; в этом отношении нельзя отрицать, что Россия должна еще много работать, чтобы исправить недочеты минувших лет. От знатоков военной истории, конечно, не может быть скрыто, что характеру русского народа вообще чужды деятельная инициатива и желание предписывать законы противнику.

Есть еще один вопрос, на который мне трудно дать ответ: какое настроение в русской армии по отношению к Германии? Прежние добрые отношения были нарушены Берлинским трактатом, который, по мнению России, лишил ее выгод и побед над турками, и в этом она винила германскую политику. Кроме того, не подлежит сомнению, что необходимость признать превосходство культуры соседнего народа вызывает зависть и неприязненное отношение. Предпочтение Франции искусственно навязано народу не только ради одних политических целей. Как ни невероятно это кажется на первый взгляд, в характере русских и французов имеются некоторые общие черты. Наоборот, для различных слоев населения тяжелы свойства немецкого характера. Немецкий учитель требует старательной и добросовестной работы, немецкий ремесленник неудобен своими большими требованиями. В торговле и в промышленности, в больших и малых предприятиях с немцами конкурировать тяжело. Поэтому неудивительно, что по ту сторону границы немцы не пользуются особыми симпатиями.

Наконец, плох тот солдат, который не думает о войне. Можно ли упрекать армию за то, что она жаждет загладить неудачи, понесенные на Дальнем Востоке? Я думаю, что не столько нелюбовь к Германии, сколько весьма понятное неудовлетворенное солдатское самолюбие есть главная побудительная причина, заставляющая желать новой войны. Но если даже, продолжая далее свою работу, начнут возводить новые укрепления вместо старых в Кронштадте, то в этом нужно видеть не столько угрозу Германии, сколько справедливое стремление исправить наконец прежние недосмотры.

Я с удовольствием пользуюсь каждым случаем, чтобы лично познакомиться с иностранными армиями, и бывал при этом не раз радушно принят в обществе офицеров разных стран, но нигде я не встречал такого, простирающегося даже за пределы родной армии, чувства товарищества, как среди русских офицеров. Это объясняется не одними личными симпатиями — старое соратничество еще не забыто.

Все, написанное здесь, основано исключительно на впечатлениях, вынесенных мною при соприкосновении с русской армией, на виденном и слышанном мною лично. Это не научный труд, а лишь набросок строго субъективного характера. Возможно, где-либо вкрались ошибки, и то, что раньше было верно, теперь уже не соответствует истине. Прошу о соответственном снисхождении.

Н. БУТОВСКИЙ

ОЧЕРКИ СОВРЕМЕННОГО ОФИЦЕРСКОГО БЫТА[67]

I

Чувство порядочности в офицерской среде

Ежегодные товарищеские обеды N-го корпуса в последнее время стали многолюдными и оживленными; их аккуратно посещают питомцы этого заведения, между которыми можно встретить высокопоставленных лиц, корифеев военной науки, представителей последних войн, а также и лиц, удалившихся в разное время в гражданский мир, но не утративших традиции славного корпуса.

Новое поколение кадет, еще не давшее нам вполне законченного типа, вступает здесь в тесное общение с представителями предыдущих эпох и прекрасно чувствует себя среди этого оригинального собрания, где неравенство лет и служебного положения стушевывается военным братством.

Последний обед был особенно многолюден. Заблаговременно собравшаяся молодежь с любопытством поглядывала на широкую застланную толстым ковром лестницу, ведущую в просторный обеденный зал. Вот входит один из самых старых кадет, генерал А., стоящий во главе одного из центральных учреждений, — человек по виду сухой и несобщительный; переступив порог этого зала, он становится как будто моложе, веселее, приветливее и доступнее. А вот и генерал Б., известный знаток военного быта, даровитый и неистощимый рассказчик. Появление его производит некоторую сенсацию; послеобеденная беседа обещает быть интересной.

Зал быстро наполняется и становится пестрым. Статские (бывшие кадеты) перемешиваются с военными. Происходят трогательные встречи; слышатся восклицания, расспросы, и вся комната наполняется ласкающим шумом дружеского приветствия. Вот гражданский губернатор узнает в скромном армейском штаб-офицере своего бывшего корпусного друга и горячо целуется с ним; заслуженный генерал прохаживается со своим отставшим по службе товарищем, крепко обняв его за талию. Слышатся уменьшительные имена, обороты речи и названия, понятные только для питомцев N-го корпуса. В промежутке между столами, окруженный молодежью, оживленно говорит и жизнерадостно жестикулирует предводитель дворянства N-й губернии, добродушный и остроумный толстяк, ежегодно приезжающий с юга в Петербург и никогда не пропускающий обедов. Взрыв смеха в этом кружке заразительно действует на отдыхающего в уголке раненого туркестанца, который быстро приковыливает на своих костылях, заливается гомерическим хохотом и теряет равновесие. Молодежь поддерживает старика и осторожно усаживает рядом с предводителем…

Время обеда приближается. Кого-то как будто ждут. «Непременно хотел быть… вероятно, что-нибудь задержало», — заявляет распорядитель обеда — пожилой полковник. У дверей слышится движение расступающейся группы, и на открывшейся лестнице показывается молодой, но уже высокопоставленный генерал, чтимый всей армией за свои выдающиеся боевые заслуги. Его как будто стесняет официальное приветствие однокашников; он, видимо, старается смешаться с толпой и крепко пожимает руки ближайших.

Опытный распорядитель обеда, человек необыкновенно живой, несмотря на свои почтенные годы, привычными пригласительными жестами подает знак, что уже все в сборе. После общей молитвы, торжественно пропетой старыми и молодыми кадетами, за стол усаживаются по выпускам. Заслуженные генералы ведут дружескую беседу со своими отставшими по службе товарищами. Кругом, во всех группах, царит жизнерадостное чувство. Несмотря на свободу обращения, все полно строгого, ласкающего взор приличия: нигде, даже после выпитого вина, не проскальзывает неловкая шутка; никто не фамильярничает со старшими и не позволяет себе бестактности в виде намека на протекции — все это считается дурным тоном, не присущим N-му корпусу.

Настоящая беседа начинается после обеда, отдельными группами, за рюмкой ликера. Статские выдают свое воспитание остатками корпусных манер, которых ничто не может сгладить. Предводитель снова собирает около себя молодежь и смешит ее до упаду анекдотами из корпусной жизни. Смех этот до того заразителен, что сидящие по соседству два высокопоставленных генерала и один профессор академии прерывают свой серьезный разговор, быть может о предметах государственной важности, и начинают хохотать вместе с молодежью.

Разговорился и сумрачный N, преждевременно состарившийся кадет 60-х годов, большой талант, гордость заведения, унесенный из военной среды модою того времени — исканием широкой деятельности и много переживший неудач и невзгод. Все присутствующие его знают и видимо интересуются им. На бледном лице его, украшенном выразительными, вдумчивыми глазами, лежит печать грустного разочарования. Теперь он у пристани, совершенно забыл свою «Америку», известен прямолинейной честностью, всеми уважаем и служит по выборам.