Самостоятельные люди. Исландский колокол - Халлдор Лакснесс

— А вот в Урдарселе, где я жила сорок лет, был такой красивый закат, и люди были счастливы.

Она постоянно тосковала по родному дому.

Теперь нам следовало бы рассказать о кооперативных объединениях, о крестьянских потребительских обществах. Там, где они возникают, посредники становятся ненужными и крестьяне продают свои товары за хорошую цену. Создается полезная взаимопомощь в торговле, строительстве, производстве и хозяйстве. Эти союзы призваны спасти крестьянское сословие и сделать бедных крестьян состоятельными, какими, говорят, они стали в Дании. Потребительское общество во Фьорде, как и все потребительские общества, процветало. Паразиты-торговцы один за другим шли ко дну или только-только держались на поверхности. Крестьяне понемногу взяли в свои руки торговлю, сельское хозяйство, стройки, даже электричество. Столичные крестьянские газеты писали, что теперь в Исландии закладывается основа для крупного сельского хозяйства, что это сельское хозяйство будет отвечать требованиям времени, станет основным источником дохода для исландцев, краеугольным камнем свободы народа, гарантией сохранения его национальных особенностей, роста его духовной и физической силы. Тот, кто борется против интересов крестьян, — злейший враг народа. Долой посредников! Потребительские общества на двадцать пять процентов сокращают расходы крестьян. Они созданы для борьбы против засилья капитализма, для защиты мелких производителей и прав народа. Но это еще не самое важное. Потребительские общества ставят перед собой и более высокую цель, чем просто экономическая выгода: они стремятся воспитывать людей, расширяют их кругозор, учат быть сострадательными к слабым.

Столичные газеты вдруг подняли на щит крестьянскую культуру. Все для крестьян! Крестьяне — жизненный нерв, спасение нации! Высокогорная долина — колыбель всего, что есть прекрасного в Исландии. Только жизнь исландских крестьян и является здоровой основой нашего процветания. Крестьянин на горном пастбище дышит чистым воздухом, и этот воздух растекается таинственной жизненной силой по всему организму, оздоравливая тело и душу. Городские жители и представления не имеют о том мире, который дарует мать-природа; не находя этого мира, душа их ищет удовлетворения в минутных капризах, а это, понятно, создает капризных людей, живущих минутными наслаждениями. Овцевод же преисполнен героизма, его закаляют снежные бураны. Жизнь в деревне прекрасна — это наилучшая основа для воспитания народа. Крестьяне несут на своих плечах деревенскую культуру; предусмотрительность и серьезность они ставят превыше всего, на благо стране и народу. Что было бы с историей страны, если бы ее не создавали при мигающей лампаде, наполненной рыбьим жиром, в долгие зимние вечера? Что было бы с народным просвещением, которое стоит выше просвещения всех цивилизованных народов, если бы крестьянский ребенок не учился читать еще в ту пору, когда он держится за ножку кровати, если бы он не учился писать на закопченном стекле, не внимал бы Евангелию в углу овечьего загона, если бы он не слушал героических саг из уст отца или песенок из уст своей бабушки, если бы он не засыпал по вечерам, заучивая стихи Хатльгрима Пьетурссона? А природа? Да, прекрасная исландская природа с ее долинами, водопадами, горами и пригорками! Потому-то люди, живущие в горах, — настоящие люди, дети природы. Смысл их жизни состоит в том, чтобы помогать богу.

До сих пор с публичной проповедью о превосходстве крестьянской культуры и ценности крестьянского сословия изредка выступала лишь фру из Редсмири, — может быть, сожалея о том, что ей пришлось расстаться с городом. Она выступала с такими проповедями главным образом на свадебных торжествах, но в поселках на это обращали не больше внимания, чем на проповеди пастора. А теперь эту мысль вдруг подхватили солидные газеты, которые печатаются в столице и расходятся по всей стране, ее жевали и разжевывали без конца. Казалось, что с каждого газетного столбца на тебя глядит, холодно улыбаясь, фру из Редсмири с ее благостным лицом, напоминающим лицо римского папы. Казалось, будто она победила целиком и полностью, по всей линии. На крестьянскую культуру вдруг появился большой спрос, люди поверили в это Евангелие. Никакой нищеты более не существует, никаких призраков прошлого. Колумкилли? Кто теперь слушает эту болтовню? Нет, исландский крестьянин пробудился от векового сна, и вопрос еще — спал ли он вообще; во всяком случае, он неожиданно для всех создал свою собственную партию, борющуюся против консерваторов, эгоистов, капиталистов, посредников и воров, — партию кооператоров, мелких производителей, крестьян и энергичных, прогрессивных людей, партию справедливости и идеала. Ингольв Арнарсон Йоунссон был одним из первых, кто пошел в альтинг бороться с несправедливостью, за новый идеал наступавшего золотого века. Бьяртур из Летней обители был одним из тех, кто голосовал за него, и его кредит в потребительском обществе возрастал с каждым годом. Поверил ли Бьяртур из Летней обители в Ингольва Арнарсона и в других редсмирцев? Трудно сказать, но одно достоверно: весной, когда началась постройка моста через расщелину в Редсмири, — именно Ингольв Арнарсон добился в альтинге кредита на постройку шоссе и мостов, — Бьяртур однажды вечером, незадолго до окончания рабочего дня, отправился на запад к перевалу и завел беседу с дорожными рабочими. Эта беседа дает некоторое представление о том, во что верил Бьяртур.

Рабочие вбивали клинья в скалы и дробили их на мелкие куски, которые затем обтачивали долотом. Мост строили в том месте, где река втекала в узкое ущелье, и нужны были высокие сваи и много камня, чтобы укрепить их.

— Бьете камень, ребята, — сказал Бьяртур, гордясь тем, что скалы, находящиеся на его участке, приносят пользу государству.

— Да, черт возьми, но мы с большим удовольствием целовали бы девушек.

— Ну, я пришел сюда не для того, чтобы говорить с вами, дьяволы, о непристойных вещах.

— Да к чему говорить с тобой о непристойных вещах? У тебя ведь даже не хватило силы народить пару дочерей. А народил бы — было бы и нам веселее.

— Ну, если хотите помериться со мной силами, упражняйтесь на чем-нибудь покрепче, чем этот дрянной щебень. Он мягок, как сыр.

— Что тебе здесь надо? — спросил один из рабочих.

— Не ваше дело задавать вопросы, по крайней мере, здесь, на моей земле, — ответил Бьяртур. — Я буду спрашивать, а вы отвечайте.

— Ну, король, да и только!

— У кого нет долгов — тот и король, — сказал Бьяртур. — Если я возьму парня на работу, то заплачу ему не меньше, чем государство. Но вот о чем я хотел спросить: не может ли кто из вас, ребята, высечь могильный камень?

— Могильный камень? — Рабочие перестали зубоскалить, они уважали горе. — Мы ведь этому не учились, мы не умеем делать тонкую работу.

— А на что мне тонкая работа? Нужно, чтобы камень был хоть немного похож на могильный — поуже кверху, пошире книзу.

— Это мы сумеем, — подтвердили каменотесы, — но за такую работу мы возьмемся в свободное время и за особую плату.

Бьяртур ответил, что он скаредничать не привык, в особенности в таком деле. Рабочие это хорошо понимали: могилы близких — это святыня, тут не экономят на эйрире.

Начался торг, рядились долго; обе стороны были осторожны, даже вежливы, в особенности рабочие, — обе стороны впервые вели подобный торг. Но наконец сговорились. Бьяртур несколько раз повторил, что тонкая работа тут не нужна. А надпись? Да, надпись придется сделать. Дело осложнилось, рабочие не были особенно искушены в искусстве письма.

— Ничего мудреного мне не нужно, — сказал Бьяртур, — достаточно написать местожительство, имя покойницы и имя того, кто воздвиг ей камень.

— Это твоя покойная супруга?

— Нет, — ответил Бьяртур. — Не совсем. Но это, во всяком случае, женщина. Женщина, к которой я и другие долго были очень несправедливы. Мы часто не правы в своих суждениях, да, пожалуй, и в поступках, особенно в тяжелые годы. Мы боимся, как бы нам не пришлось есть чужой хлеб.

— Она покоится в Редсмири?

— В Редсмири? Она? — оскорбленно переспросил Бьяртур. И прибавил с гордостью: — Нет, о нет! Она никогда не жаловала жителей Редсмири и их кладбища. Она лежит на моей земле, вон на том холме, на краю скалы.

Рабочие с изумлением смотрели на него, не зная, что сказать. Один из них наконец вымолвил:

— Уж не говоришь ли ты о привидении? А другой прибавил:

— Смеешься ты над нами, дьявол?

Но Бьяртур не смеялся, он никогда не понимал, как это можно смеяться над другими, он говорил совершенно серьезно, он давно решил поставить камень старухе Гунвер. Целые века она пролежала в земле в его владениях, на нее взвели поклеп, будто она якшается с дьяволом, — он считал, что настало время снять с нее несправедливые обвинения. Это была, думалось ему, просто несчастная женщина, — не менее несчастная, чем весь народ. Он сам знавал тяжкие времена, но что это по сравнению с теми бедствиями, которые обрушивались на страну встарь, — например, голод или торговая монополия, когда, говорят, злой Колумкилли властвовал над людьми. Очень может быть, что женщина была грешна перед людьми, — по кто же не грешен? Говорили, что она убивает людей, — но кто же не убивает людей, если вдуматься? Что такое люди? Люди в тяжелые годы — это меньше, чем прах под вашими ногами. Бьяртур сказал, что считает женщину своей соседкой по пустоши. До сих пор он не оказывал ей никакой помощи, — но вот наступили хорошие времена на суше и на море, и пора загладить свою вину перед непонятой женщиной, положить камень на ее могилу и не поминать старого. Он готов был даже дать ей свое имя вместо суеверной клички, которая к ней пристала, и поручил каменотесам высечь надпись: «Гунвер от Бьяртура».