Рабство и данничество у восточных славян - Игорь Фроянов

А. А. Зимин допускает серьезный методический просчет, рассматривая "добавление" к статье 1 Краткой Правды в отрыве от ее предшествующего текста. Если бы он воспринимал данную статью как целое, то, конечно же, заметил бы, что она посвящена взаимоотношениям не князей и дружинников с населением «покоренных земель», а мужей с мужами, или полноправных свободных людей друг с другом («убьеть муж мужа... »). Кроме того, А. А. Зимин опускает упоминаемых в "добавлении" изгоя и словенина: «Аще изъгои будеть, любо словенин». Умолчание А. А. Зимина об изгое и слове-нине, по всей видимости, вынужденное, поскольку эти лица не являлись дружинниками, а тем более князьями-погибавшими в «покоренных землях» от рук классовый врагов — общинников, восстававших против «усиления гнета». Ясно, что наличие изгоя и словенина в ряду "различных видов дружинника-русина» не вязалось с догадкой ученого о законодательстве Ольги, защищавшем «нарождающийся господствующий класс». Поэтому они и были изъяты исследователем из списка тех, за чье убийство была назначена сорокагривенная вира, разумеется, это изъятие легко объяснить вставочным характером записи, относящейся к изгою и словенину. А. Зимин, кстати, придерживался именно такого мнения. 507

В одной из ранних своих работ он писал: «Вторая часть ст.1 Краткой Правды содержит в себе, очевидно, вставку, начинающуюся союзом "аще", который обычно свидетельствует о новой мысли составителя закона (аще изъгой будеть, любо Словении")». Вставка, по А. А. Зимину, сделана в 1016 году, когда создавалась Правда Ярослава.508 Не составляет большого труда сообразить, что в данном случае «новая мысль составителя» работала над расширением круга лиц, подпадающих под действие старого закона, от чего суть последнего не менялась. Если учесть, что, согласно А. А. Зимину, это были «новгородские общинники» (Словении) и люди, «вышедшие из общины» (изгой),509 надо признать несоответствие цели, преследуемой статьей 1 Краткой Правды, предположению исследователя о том, будто она защищала жизнь князей и дружинников, на которую покушались в «покоренных землях». Да и составитель Правды Ярослава не усматривал в данной статье норму, оберегающую безопасность дружинников и князей. Будь иначе, он не включил бы в перечень убитых новгородского общинника или вышедшего из общины человека. Все это убеждает нас в том, что никакого «Добавления в ст.1 Кр. Пр.», принадлежащего Ольге, на самом деле не было.

Итак, законодательство Ольги, выводимое нашими Историками из летописных известий о ее «уставах» и «уроках», относится к кабинетным изобретениям, а не к реальной исторической действительности. Отпадает,

[в бумажной книге в этом месте отсутствует фрагмент текста]

ваемой «реформы» Ольги. Но может что-то новое она, внесла по части нормирования дани?

А. А. Зимин, являющийся сторонником идеи о реформаторской деятельности киевской княгини, говорит: «Необходимо было точно регламентировать сбор дани. Была введена норма дани... ».510 Мы также считаем, что обстоятельства требовали от киевских правителей упорядочить сбор дани, установив ее норму, не допускающую произвольных взиманий. Но для этого не было необходимости реформировать старую систему. Нужно было восстановить ее, т. е. вернуться к существовавшей ранее практике сбора фиксированной дани, порушенной Игорем.511 Чтобы обеспечить бесперебойное поступление древлянской дани в Киев, оказалось недостаточным подавить восстание древлян, выступивших против неумеренного грабежа со стороны киевских князей. Следовало успокоить население Древлянской земли, дав гарантию того, что дань будет снова браться по норме, а не произвольно. Но при этом прежняя суть дани как грабежа одного племени другим оставалась неизменной. Не удивительно, что единственным способом принуждения данников являлось завоевание, опираясь на которое киевские князья доискивались даней, а стало быть, — различных дорогих товаров и всякого узорочья. «Сребром и златом не имам налести дружины, а дружиною налезу сребро и злато, яко же дед мой и отец мой доискася дружиною злата и сребра», — говаривал Владимир Красное Солнышко, отражая общий взгляд эпохи.512 Таким образом, нормирование древлянской дани, Произведенное Ольгой, осуществлялось не в рамках ее Пресловутой реформы, а в соответствии с традицией, сложившейся в процессе длительного развития даннических отношений в восточнославянском мире.

По мнению А.А.Зимина, реформа коснулась и сроков получения даннических платежей: «После реформы, судя по рассказу Константина Багрянородного, сбор дани — "полюдья" происходил в строго установленные сроки».513 Однако византийский император не упоминает никаких «строго установленных сроков» сбора росами дани. Она сообщает лишь об их привычных занятиях: «Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия... ».514 Так, вероятно, повелось давно. Во всяком случае, обычай ходить за данью существовал и до "реформы" Ольги. «Приспе осень», — замечает летописец перед тем, как начать рассказ о походе Игоря за данью к древлянам. По тону его повествования можно заключить, что осень — привычное время, когда киевские князья с дружиной и воями отправлялись собирать дань у соседних восточнославянских племен. И нет причин, чтобы связывать этот срок с ольгиной "реформой". Искусственность подобной связи для нас очевидна.

Проводя "реформу", Ольга, как полагает А. А. Зимин, определила пункты, где останавливались прибывающие в Древлянскую землю из Киева сборщики дани. Это — «становища».515 Б. А. Рыбаков пошел еще дальше и посвятил целый пассаж «становищам». Он писал: «Становища указаны в связи с Древлянской землей, где и Ранее происходило полюдье. Возможно, что при Игоре киевские дружины пользовались в качестве станов городами и городками местных древлянских князей (вроде Овруча, Малина, Искоростеня) и не строили собственных опорных пунктов в Деревской земле. Конфликт с местной знатью и "древлянское восстание" потребовали новых отношений. Потребовалось строительство своих становищ для безопасности будущих полюдий. И Ольга их создала... Становище раз в год принимало самого князя и значительную массу его воинов, слуг, ездовых, гонцов, исчислявшуюся, вероятно, многими сотнями людей и коней. Поскольку полюдье проводилось зимой, то в становище должны были быть теплые помещения и запасы фуража и продовольствия. Фортификация становища могла быть не очень значительной, так как само полюдье представляло собой грозную военную силу. Оборонительные стены нужны были только в том случае, если в становище до какого-то срока хранилась часть собранной дани».516 Б. А. Рыбаков произвел даже подсчеты становищ: их, оказывается, было не менее 50. В каждом становище находилось «несколько десятков человек». К этому надо еще добавить и близлежащие села, где жили и пахали землю люди, обслуживающие становище.517 Все приведенное нами множество догадок Б. А. Рыбакова базируется, как известно, на единственном известии летописи о «становищах» Ольги в Древлянской земле. Отдавая должное изобретательности и воображению автора, мы все-таки обязаны напомнить, что летописец говорит о «становищах» отнюдь не в связи со строительной деятельностью княгини, а в связи с ее поездкой по Древлянской земле. Посещая древлян, она, естественно, останавливалась то там, то сям. Примечательно, что княгиня не заходит в древлянские грады и селения, располагаясь в оборудованных своими людьми становищах. Данное обстоятельство приобретает ясность на фоне языческих верований и обычаев.

Как показывают наблюдения этнографов, древние люди, вступая в незнакомую страну, испытывали чувство, будто идут по заколдованной земле, и потому принимали меры, «чтобы охранить себя как от демонов, которые в ней обитают, так и от магических способностей ее жителей. Так, отправляясь в чужую страну, маори совершают обряды для того, чтобы сделать ее "мирской" (как будто до этого она была "священной"). Когда Миклухо-Маклай приближался к деревне на Берегу Маклая в Новой Гвинее, один из сопровождавших его туземцев сорвал с дерева ветку и, отойдя в сторону, некоторое время что-то ей нашептывал; затем он поочередно подходил к каждому участнику экспедиции, выплевывал что-то ему на спину и несколько раз ударял его веткой. В заключение он пошел в лес и в самой чаще зарыл ветку под истлевшими листьями. Эта церемония якобы ограждала экспедицию от предательства и опасности в деревне, к которой она приближалась. Основывалась она на представлении, что дурные влияния отвлекаются от людей на ветку и вместе с ней зарываются в чаще леса. Когда в Австралии племя получает приглашение посетить своих соседей и приближается к их стоянке, "пришельцы держат в руках зажженную кору или головни; делается это, по их словам, для разряжения и очищения воздуха". Когда тораджи находятся на охоте за головами в стане врага, они не имеют права отведать ни одного посаженного врагом плода, ни одного выращенного им животного, не совершив перед этим какой-либо враждебный акт, например не подпалив дом или не убив человека. Считается, что, если они нарушат этот запрет, в них проникнет часть духовной сущности врага, и это уничтожит магическую силу их талисманов».518