Рабство и данничество у восточных славян - Игорь Фроянов

К разряду княжеских новообразований, чуждых общинным поселениям, отнес погосты Б. А. Рыбаков, локализовав их на Севере, где «за пределами большого полюдья, за землей Кривичей в Новгородской земле киевская княгиня не только отбирает на себя хозяйственные угодья, но и организует сеть погостов-острогов, придающую устойчивость ее домениальным владениям на Севере, в тысяче километров от Киева».555 Согласно А. Рыбакову, Ольга устраивает в Древлянской земле становища, а в Новгородской — погосты. При этом исследователь не находит существенного различия между становищем и погостом.556 Удаленный от Киева на 12 месяца пути, погост «представлял собой микроскопический феодальный организм, внедренный княжеской властью в гущу крестьянских "весей" и "вервей". Там должны были быть все те хозяйственные элементы, которые требовались и в становище, но следует учесть, что погост был больше оторван от княжеского центра, больше предоставлен сам себе, чем становище на пути полюдья. Полюдье устрашало окрестное население; ежегодный выезд всего княжьего двора был гарантией безопасности, чего не было у погоста, — подъездные, данники, емцы, вирники, посещавшие погост, тоже были, конечно, вооруженными людьми, но далеко не столь многочисленными, как участники полюдья. В силу этого погост должен был быть некоей крепостицей, острожком со своим постоянным гарнизоном. Люди, жившие в погосте, должны были быть не только слугами, но и воинами. Оторванность их от домениальных баз диктовала необходимость заниматься сельским хозяйством, охотиться, ловить рыбу, разводить скот. Что касается скота и коней, то здесь могли и должны быть княжеские кони для транспортировки дани и скот для прокорма приезжающих данников ("колико черево везметь"). На погосте следует предполагать больше, чем на становище различных помещений для хранения: дани (воск, мед, пушнина), продуктов питания гарнизона и данников (мясо, Рыба, зерно и т.п.), фуража (овес, сено). Весь комплекс Погоста нельзя представить себе без тех или иных укреплений. Сама идея организации погоста, внедренного в Покоренный князем край, требовала наличия укреплений, "града", "градка малого". Поэтому у нас есть надежда отождествить с погостами некоторые городища IХ-ХI вв. в славянских и соседних землях».557

За нарисованной Б. А. Рыбаковым картиной угадывается не столько ученый, строго придерживающий данных, содержащихся в источниках, cколько писатель имеющий законное право пофантазировать. С высоты своей фантазии он не различает граней, отделяющих X в. от XI или XII в. Поэтому во времена Ольги у него действуют персонажи, взятые из эпохи Русской Правды (подъездные, емцы, вирники) и соответствующие более высокой степени развития княжеской власти и большей дифференциации ее представителей, чем это было в середине X в. По той же причине он, описывая жизнь погостов, заведенных Ольгой «на Севере», пользуется выражениями, заимствованными из позднего времени и не имеющими какого-либо отношения к погостам.558

Остается недоказанным один из главных тезисов Б. А. Рыбакова, будто Ольга «организует сеть погостов-острогов, придающую устойчивость ее домениальным владениям на Севере». По нашему мнению, летопись не дает оснований говорить о «домениальных владениях» Ольги в Новгородской земле. Но Б. А. Рыбаков прав в том, что именно на Севере княгиня завела погосты, а не по всей Руси, как кажется М. Б. Свердлову и некоторым другим историкам.559 Каково же назначение погостов, что «уставила» Ольга? Что скрывалось за ними? Существенную помощь при ответе на поставленные вопроса оказывают этимологические сведения. «Слово «погост» однокоренное слову «гость».560 Победнее является общеславянским.561 По-видимому, первоначальное его значение — чужеземец, чужестранец, приезжий, т. е. в конечном счете чужак.562 Лингвисты полагают, что оно родственно готскому gasts (гость) и латинскому hostis (чужеземец, враг).563 Сравнение латинского hostis (враг) с готским gasts (гость) показывает, что в древности чужак «воспринимался как враг, однако чужак, принимаемый в доме, был гостем».564 Что касается славян, то у них слово «гость» долгое время было двузначным — и недруг, и друг.565 В Древней Руси гость — это прежде всего «чужак, с чужой стороны, пришедший с безлюдного поля», или «чужедальных земель человек».566

По понятиям древних людей, чужой есть носитель злобных, губительных и потому опасных сил. Для пер. вобытного человека за пределами рода, племени, фратрии и других объединений по браку и родству «ле. жал непонятный и враждебный мир. "Мы" и "они", своц и чужие — характерная черта сознания на стадии первобытности».567 И «чем более раннюю ступень развития мы возьмем, тем нагляднее это выступает. Авторы, изучавшие строй жизни и верования австралийцев, а том числе колдовство, магию, замечали распространенность эмоции страха или жути и связь ее с межобщинной или межплеменной неприязнью. Всякую болезнь, смерть и другие беды австралийцы норовили приписать колдовству людей чужого племени, чужой общины. Чаще всего подозрение падало не на определенное лицо, а вообще на чужую группу. О племенах Арнгемовой Земли этнограф Спенсер сообщал, что они "всегда больше всего боятся магии от чужого племени или отдаленной местности". По относящимся к племенам центральной Австралии словам Спенсера и Гиллена, "все чужое вселяет жуть в туземца, который особенно боится злой магии издали". То же писал миссионер Чалмерс о туземцах южного берега Новой Гвинеи: "Это состояние страха, которое испытывают взаимно дикари, поистине плачевно; они верят, что всякий чужеплеменник, всякий посторонний дикарь угрожает их жизни...". Реальная вражда и воображаемый вред сплетаются в одном отрицательном чувстве к чужакам».568 Сказанное относится и к другим первобытным племенам.569 Конечно, мы далеки от того, чтобы приписывать восточным славянам точно такие же переживания и ощущения. Но отрицать вообще по отношению к ним нечто подобное также нет оснований. Недаром даже в Древней Руси всякий, кто побывал за рубежом, надеясь найти там спасение и помощь, дома навсегда оставался под подозрением, поскольку «наши предки полагали, что такой человек не просто странный, но чужой, хотя бы и немного, но уже не свой».570

С учетом изложенного становится понятным убеждение древних в том, что общение с иноземцами таило серьезную опасность и требовало особых предосторожностей.571 Это убеждение было присуще и восточным славянам, что видно из поведения древлян и полян, засвидетельствованного летописью.572

К числу такого рода предосторожностей следует отнести установление специальных мест, где происходили встречи с иноплеменниками. По наблюдениям этнографов, у первобытных племен существовали «особые места для встреч, куда в известное время собираются различные группы специально для обмена».573 Вспомним, кстати, весьма примечательное описание Абу Хамидом ал-Гарнати меновой торговли у югры. Купцы приходили к месту, на котором росло «огромное дерево вроде большого селения, а на нем - большое животное, говорят, что это птица. И приносят с собой товары, и кладет [каждый] купец свое имущество отдельно, и делает на нем знак, и уходит; затем после этого возвращаются и находят товар, который нужен в их стране. И каждый человек находит около своего товара что-нибудь из тех вещей; если он согласен, то берет это, а если нет, забирает свои вещи и оставляет другие, и не бывает обмана. И не знают, кто такие те, у кого они покупают эти товары».574

Рассказ Абу Хамида не оставляет сомнений в том, что торговое место было сакрализованным, на что указывает «огромное дерево» и сидящая на нем птица. И дерево, и птица являлись, несомненно, священными, оберегающими безопасность туземцев. Вещи, оставленные при-Щельцами для обмена, подвергались здесь своеобразному очищению, прежде чем попасть в руки аборигенов, и тем самым становились безвредными для них. Показываться на глаза чужакам местные жители не решались, боясь оказаться во власти посторонних злых сил. То, что это было именно так, подтверждает Марвази, согласно сообщению которого народ йура (югра) торгует «посредством знаков и тайно из-за... страха перед людьми».575 Югра, по свидетельству Марвази, вообще избегала общения с чужеземцами, опасаясь их вредоносных чар: «Они [йура] — народ дикий, обитают в чащах, не имеют сношений с людьми, боятся зла от них».576

Не очень разнились, надо полагать, по части обычаев и нравов от своих северо-восточных этнических собратьев, угорских племен, жившие на северо-западе в новгородских владениях финно-угры.577 Для нас это положение приобретает особую важность, поскольку княгиня Ольга «уставляла» погосты по Мете и Луге, т. е. там, где обитали финно-угорские племена веси и води.578