Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

К стыду французов, при 15 000 кавалерии и одной дивизии пехоты была у них одна только батарея. Если бы они имели более артиллерии, Неверовский бы погиб. Немного также чести и их кавалерии: громада ее, какая была у Мюрата, в сорок атак не могла истребить нашей пехоты. Рассматривая ближе Наполеонову армию, безусловно везде и у нас превозносимую, видим, что генералы его не были так распорядительны, как уверяют, а кавалерия не заслуживала похвал, ей воздаваемых. Истинное преимущество французов в походе 1812 года состояло в непомерном числе сил. Сам Наполеон был весьма недоволен распоряжениями своих генералов под Красным. «Я ожидал, – сказал он, – всей дивизии русских, а не 7 отбитых у них орудий». Князь Багратион, тогда лучший судья военных подвигов, сам находившийся некогда под Голлабрюном в таком же положении, как Неверовский под Красным, говорит в донесении Государю: «Нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какой дивизия, совершенно новая, дралась против чрезмерно превосходных сил неприятельских. Можно даже сказать, что примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя»[205]. Французы приписали безуспешность действий Мюрата двум обстоятельствам: 1) что их конные артиллерийские роты, по причине волнистого местоположения, не могли поспевать вовремя; 2) что Мюрат не выждал для нападения всей кавалерии, но посылал в атаку полки по мере того, как они подходили. Впрочем, сами неприятели оценили по заслугам подвиг Неверовского. Один из них пишет: «Красненское дело являет достопамятный пример превосходства хорошо выученной и хорошо предводимой пехоты над конницей»[206]. Другой, секретарь Наполеона: «Самая блистательная храбрость наших солдат истощается; ударяя в густую колонну, они рубят ее, но не могут сломить»[207]. Третий восклицает: «Неверовский отступал как лев!»[208]

Канонада, происходившая при нападении на Неверовского, слышна была на правом берегу Днепра, по которому 2-я армия тянулась из Смоленска к Нарве. Позади всех шел Раевский. Ему назначено было выступить из Смоленска последнему, за гренадерской дивизией Принца Карла Мекленбургского, замедлившею выступлением три часа. Остановка сия воспрепятствовала Раевскому двинуться ранее 7 часов вечера и принесла величайшую пользу, потому что Раевскому вскоре предстояло другое назначение, совсем в противную против Нарвы сторону. Едва прошел он несколько верст, как ехавший мимо него адъютант объявил, что он послан от Неверовского, с рапортом к Князю Багратиону, о напоре неприятеля в больших силах на 27-ю дивизию. Так объяснилась причина слышанной канонады. Прошедший 12 верст, Раевский остановился для роздыха. Ночь наступила глубокая и бурная. Вскоре пришло к нему повеление от Князя Багратиона не трогаться с того места, где оно застанет его, и ожидать другого приказания, которое немедленно было прислано. В нем предписывалось Раевскому возвратиться и идти через Смоленск к Красному, на помощь Неверовскому. Раевский велел Паскевичу взять 8 батальонов, составить авангард и поспешать вперед, если можно даже до Красного, а сам, приказав людям быть готовым к выступлению, просил Князя Багратиона дать в его распоряжение 2-ю кирасирскую дивизию, стоявшую недалеко от него. Полагая встретить французов в открытых местах, между Смоленском и Красным, он думал, что кирасиры будут ему нужны. Также требовал он разрешения, в случае встречи с превосходным в силах неприятелем и необходимости отступления: защищаться ли в Смоленске или, перейдя реку, препятствовать неприятельской переправе через нее? В первом случае Раевский надеялся иметь более вероятности остановить французов, но подвергал истреблению как город, так и войска; во втором он предавал город неприятелю, но спасал целость корпуса и мог защищать переправу через Днепр. На рапорт свой не получил Раевский ответа, а между тем ночью продолжал движение к Смоленску. Паскевич вел авангард и, предугадывая, что надобно будет сражаться под Смоленском, осмотрел стены и местоположение города, проходя через него на рассвете, 3 Августа. В 6 верстах встретил он Неверовского, узнал от него подробности происходившего накануне дела и объявил ему волю Раевского присоединиться к корпусу с 27-й дивизией, потому что Паскевичу велено было командовать всем авангардом, который стал за оврагом, в 6 верстах впереди Смоленска. Раевский вступил в Смоленск вскоре после Паскевича. Проходя через город, навестил он находившегося там Беннигсена, который сказал ему: «Ваше положение чрезвычайно затруднительно; вы идете на верную погибель. Советую вам, по крайней мере, не переправлять артиллерии за Днепр». «Такой робкий совет, – замечает Раевский в своих записках, – не соответствовал моему положению, почти отчаянному. Надобно было истощить все средства. Я чувствовал, что дело шло не о потере нескольких пушек, но о спасении армии – может быть, России[209]. Осмотрев местоположение Смоленска, Раевский расположился в 3 верстах позади Паскевича, в намерении ожидать 27-й дивизии, которая скоро пришла, покрытая потом трудов и кровью чести. Неверовский предавался совершеннейшему отчаянию. Он думал только о понесенных потерях, забывая, что его отступление было не поражение, но торжество, судя по несоразмерности сил его с силами Мюрата. Воздавая должные похвалы мужеству Неверовского, надобно почтить признательным воспоминанием и подчиненных его. Из шести находившихся с ним пехотных полков было только два старых; остальные четыре, перед войной сформированные, до тех пор никогда не находились в огне.

Утро, 3 Августа, прошло спокойно. Французы не тревожили Паскевича. В 4 часа пополудни показались их фланкеры, а за ними авангард, который опрокинул казаков, подошел к оврагу и остановился на пушечный выстрел от наших батарей. Французы начали строиться; до 4000 конницы обошли левый фланг Паскевича и остановились в деревне; ночь застигла их движения. На огромном расстоянии запылали огни, по которым легко было судить о великом числе неприятеля. Раевский отправил донесения к Главнокомандующим, стоявшим еще в прежних позициях: Князь Багратион, с корпусом Бороздина, в Нарве; вся 1-я армия у Волоковой и Гавриков. Барклай-де-Толли не имел верных известий о переправе Наполеона через Днепр. От казачьих разъездов получал он в предшествовавшие дни донесения, что в неприятельской армии заметны передвижения, но сомневался, чтобы Наполеон оставил Витебский путь. 3 Августа, когда Наполеон, отбросив Неверовского, был уже на марше из Красного к Смоленску, Барклай-де-Толли доносил Императору из Гавриков: «Движение неприятеля к Днепру и на левый берег его, чем он оставляет почти все пространство между Днепром и Двиной, дает большой повод к удивлению, но как скоро удостоверюсь в действительных его намерениях, то не оставлю располагать действиями моими по мере существующих обстоятельств, и армию поставлю в такое положение, чтоб, будучи всегда в состоянии подкреплять Князя Багратиона, я мог не менее того удерживать пространство между Днепром и Двиной»[210]. Хотя Барклай-де-Толли и сомневался в действительном направлении неприятельских колонн по Красненской дороге, однако, основательно предполагая возможность такового движения, писал он тогда же, 3 Августа, Князю Багратиону, что всей 2-й армии нужно переправиться на левый берег Днепра. «В случае надобности, – говорил он, – я могу подкрепить вас моими войсками, а сам тогда буду следовать за неприятелем. Весьма сожалею, – так заключает он свое отношение, – что мы не знали вчерашнего числа о неприятельском отступлении вчера рано из Рудни. Тогда б мы могли во всех пунктах предупредить его движения»[211].