Рыбья кровь - Евгений Таганов

Ко всем этим обвинениям Дарник был готов и заранее подготовил ответные слова. Помнил также, что первым делом необходимо вызвать смех, тогда и остальное выслушают гораздо благосклонней. Поэтому про остёрского князя рассказал, что предложил тому на выбор или сейчас отдать шесть тысяч, или еще через год девять, и что Вулич сам поспешил отдать шесть. По рядам князей и старших дружинников прошел легкий смех – все очень хорошо представили, как Вулич собирает по сундукам шесть тысяч, чтобы не платить девять.

Про короякского князя объяснил, что тот на своем пиршестве посадил его рядом со своей младшей дочерью, в которую он, Дарник, по своей молодости и неопытности тут же безумно влюбился. Ну, не виноват он, что рогановская дочка так пришлась ему по сердцу. Действительно, если Роган откажет, он приступит с войском к Корояку и заберет свою зазнобу. Но он не понимает, в чем тут незадача, ведь в качестве приданого будущий тесть успел отдать ему Перегуд. И опять раздался смех среди присутствующих уже над несговорчивым тестем.

Теперь, завоевав общие симпатии, можно было приступить и к серьезному.

– За тридцать первых дней в Турусе мои гриди остановили триста рабов, это не считая тех ладей, которые прокрадывались мимо ночью. Значит, за шесть месяцев в чужие края вывозится население целого города. Я думаю, в три-четыре раза больше вывозят рабов и по другим дорогам. Получается, что наша земля каждый год теряет три-четыре города и на три-четыре города становится больше в Хазарии и Романии.

– Это же рабы, самые отбросы, без них мы только крепче и чище становимся, – громко высказался один из князей. – А у других этих отбросов прибавляется.

– Лучшее войско у магометан покупается на невольничьем рынке, и через два года такое же войско из рабов будет у меня.

– Так ты, выходит, еще и самый хитрый из нас, – под общий смех заметил гребенский князь.

– В качестве торговой пошлины хазары и булгары забирают одну десятую часть всех товаров, которые везут к нам, – продолжал Рыбья Кровь. – Сами же едут к нам беспошлинно. И мы еще радуемся, что они приехали. Мое главное преступление перед вами не в том, что я уже совершил, а в том, что я собираюсь совершить. С этой весны все ладьи ромеев, хазар и магометан, идущих мимо Турусы, тоже будут платить одну десятую часть своих товаров, и каждый пятый дирхем пойдет в казну кагана.

– Да они просто не поедут, вот и все, – заметил тиун Хург.

– Тогда мы повезем свои товары другим путем, через Итиль. Если только князь Вулич не наложит запрет на мои караваны, – добавил Дарник.

– Да на тебя наложишь, – невольно вырвалось у Вулича.

Князья снова весело рассмеялись.

– Ты, говорят, и против хазарских грамот на сбор дани в чужих землях возражаешь? – напомнил каган.

– Когда у меня будет большое войско, я пройду походом на тысячу верст до Аланских гор, а потом буду сам давать хазарам грамоты по сбору дани с тех земель. Но это можно и не откладывать надолго. Если каждый из князей даст мне по сто своих гридей, я готов отправиться в такой поход уже этой весной.

В приемном зале повисло тяжелое молчание. Все вроде бы и понимали справедливость слов Дарника, но в силу его молодости не хотели соглашаться с ним. Неопределенность развеял каган:

– Ну так удастся нам помирить влюбленного князя с его сердитым тестем?

– Помирим! Поженим! Прямо тут и свадьбу! – раздались радостные голоса.

Все знали, что Всеслава прибыла в Айдар вместе с отцом. Но тут неожиданно поднялся гребенский князь Тан.

– Я требую судебного поединка, – жестко произнес он.

Про Тана рассказывали, что он не раз выходил против медведя с одним засапожным ножом. В это легко было поверить, глядя на его широкие плечи и каменные скулы, о которые в кулачном бою разбивался не один бойцовский кулак.

– До первой крови! Только до первой крови! – поспешно закричали князья.

Дарник с изумлением смотрел на Тана: неужели из-за каких-то бойников, переметнувшихся к липовцам, тот готов подвергнуть себя смертельной опасности? Отступать было невозможно. В качестве оружия Маланкин сын по привычке выбрал двойные мечи, Тан остановил свой выбор на большой двухаршинной секире. По общему согласию доспехов решено было не надевать.

Посмотреть на княжеский поединок во дворе дворца кагана собрались лишь самые именитые люди, простолюдинам это видеть не полагалось. Удар в медное било возвестил начало. Бой получился весьма скоротечным. Тан не делал широких замахов секирой, как можно было ожидать, а колол ею как пикой, заставляя Дарника все время уворачиваться и не давая возможности пустить в ход свои более короткие мечи. Но Дарнику для победы требовалось всего одно мгновение, и он его нашел: отбив в сторону двумя рукоятками страшное лезвие, сделал круговой разворот и из-под руки вонзил оба меча в живот противнику.

Все было кончено. Старшие дружинники подхватили тана и понесли прочь. Молча покидали двор кагана зрители. Никто ни в чем не винил Дарника – что случилось, то случилось.

– Ты должен благодарить этого гребенского дурака, – сказал Корней, когда липовцы вернулись в отведенные им палаты. – Своей кровью он возвел тебя в настоящее княжеское достоинство, теперь уже никто не посмеет пикнуть против.

Дарник не был в этом уверен, для него решающим являлся следующий день: «забудут» про его свадьбу с Всеславой или нет? Поздно вечером в мучениях умер гребенский князь и после короткого прощания с другими князьями прямо в ночь увезен в Гребень. Наутро липовцев разбудил посланник кагана: свадьбе быть.

С разрешения кагана в свадебном пире участвовала вся столица, гуляли не только Гора и Белый город, но пьян и сыт был и Малый город. Разговорившийся тесть рассказал своему зятю немало интересного про каждого из князей и что означали те или другие их речи на самом деле. Объяснил и недоконченность разговора в отношении Дарника: мол, решение все-таки принято и сводилось оно к тому, чтобы не менять сложившееся положение вещей, то есть Рыбья Кровь может и дальше гнуть свою линию, а другие князья свободны сами решать, как себя с ним вести.

Всеслава на свадебном пиру была сама строгость и сдержанность, невольно заставляя и жениха соответствовать своему поведению. Никогда еще Дарнику не приходилось чувствовать столь сильного желания женщины навязать ему свою волю. Черна по сравнению с ней была ласковым щенком. Несколько раз он даже пытался строго заглянуть ей в глаза, дабы упредить: не будет этого, девочка, не будет. Но ее глаза не желали что-либо понимать и принимать, а лишь излучали властность. Командирство княжны, как ни странно, продолжилось и за дверью опочивальни, порядком испортив первую брачную ночь. Вскоре выяснилась причина такого поведения молодой жены: ее бесконечная вера во всякие приметы и предвестия. Вместе с двумя служанками ее в Липов сопровождали старик-звездочет и гадалка-колдунья, с которыми она сверяла едва ли не каждый час своей жизни. Дарник всю дорогу домой посмеивался над собой: самому неверующему ни во что мужу досталась самая суеверная жена.

Впрочем, Всеслава в его мыслях стояла на втором месте. Память услужливо восстанавливала подробности недели, проведенной в Айдаре. Восторженные впечатления от столицы и от высшего княжеского окружения постепенно сменялись пониманием, что это окружение ничуть не выше его Кривоносов и Лисичей, а уж Меченый с Бортем так и вообще поярче и посообразительней будут. Даже примеривать на себя каганские одежды уже совсем не хотелось – со всеми советуйся, все учитывай, всему подчиняйся.

Давние слова Тимолая, что человек сначала учится правдоподобно жить, а уж потом учится своей правде, получили свое неожиданное завершение. Правдоподобная жизнь уже освоена им до конца, дальше требовалось жить по своей правде, которую еще предстояло придумать. И было интересно, справится ли он с этим?