Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Летописец, вероятно, и хотел выразить мысль, что князь объединяет все лучшие и важнейшие общественные элементы, которые вообще заслуживали приглашения «по вся неделя» на его «двор в гридьницу», и заботится о них. Каждая из этих групп была связана с князем как главой государства и важна для него, но по-разному. Собственно под покровом «княжого права» находились гриди – воины на княжеском содержании. Хотя по статусу это были люди, принадлежащие «дому» или «двору» князя, но то ли в силу своих военных качеств, то ли как княжеские слуги они, судя по порядку перечисления, рассматривались летописцем как более важные персоны, чем представители городского населения. Бояре служат князю, и от этой службы происходят их политическое влияние и какая-то часть (вероятно, даже важнейшая) доходов, но высокое положение в обществе, достаток и наличие собственных зависимых людей сообщают им известную самостоятельность, заставляют всех, в том числе и самого князя, уважать их и с ними считаться. Наконец, купцы и прочие городские жители связаны с князем меньше остальных – главным образом, фискальными отношениями и частными заказами и поручениями. Но они важны также как люди, которых можно задействовать на разовые военные мероприятия. Они тесно взаимодействуют с боярами.

В данных, происходящих из других летописных известий или нелетописных источников, просматривается та же структура элиты, хотя не в таком целостном виде и с пропуском того или другого элемента. Примером может послужить одно из сообщений летописного рассказа о борьбе сыновей Владимира Ярослава и Святополка после его смерти, важное в разных отношениях. В летописной статье ПВЛ под 6526 (1018) г. излагается известный эпизод этой борьбы, когда Ярослав, потерпев поражение от объединённых сил Святополка и Болеслава, польского князя, бежал из Киева в Новгород «бѣжати за море». Из Новгорода Ярослав хотел «бѣжати за море», но новгородцы во главе с посадником воспротивились его намерению: «и посадникъ Коснятинъ, с(ы)нъ Добрынь, с новгородьци расѣкоша лодьѣ Ярославлѣ рекуще: хочемъ ся и еще бити съ Болеславомъ и съ С(вя)тополкомь. Начаша скотъ събирати от мужа по 4 куны, а от старостъ по 10 гривен, а от бояръ по 18 гривен, и приведоша варягы, вдаша имъ скотъ, и совокупи Ярославъ воя многы»[988].

Этот текст восходит, видимо, к древнейшим пластам летописания, вполне вероятно, к тому же, что и рассказ о пирах Владимира[989]. РадзЛ и ИпатЛ дают несколько иные цифры в указаниях о суммах, которые собирались с новгородцев[990], но вариант ЛаврЛ поддерживается большинством других летописей, содержащих ПВЛ (в том числе летописями группы НовСофС), поэтому А. А. Шахматов и большинство учёных принимают как правильный именно его[991]. Учитывая очень большую разницу в ценности между куной и гривной – согласно счёту «Краткой Русской Правды» в 1 гривне было 25 кун, – можно предполагать, что упоминание о 4 кунах «от мужа» является ошибкой протографа ПВЛ, а на самом деле имелись в виду тоже гривны. Так или иначе, в данном случае для меня не так важны конкретные цифры собранных сумм, сколько соотношение ставок сбора между собой в соответствии с разными категориями населения. 4 куны или 4 гривны – это всё равно меньше, чем 10 гривен, и «иерархия» не нарушается. Социальных категорий здесь указано три, и две из них вполне понятны: «мужи» – это, очевидно, рядовое свободное население, а бояре – знать. Но кто имелся в виду в тексте под «старостами»?

В начальном летописании «старосты» упоминаются ещё только один раз, причём тоже в изложении событий после смерти Владимира, тоже применительно к новгородцам и тоже в тексте, который, судя по всему, восходит к древнейшему летописному слою. Правда, это упоминание находится не в ПВЛ, а в Н1Л(м и с), но оно несомненно восходит к НС, а в ПВЛ было сокращено в результате правки текста[992]. Согласно Н1Л, Ярослав после победы над Святополком в Любечской битве (отнесённой в летописи к 6524 (1016) г.) разделил добычу между «боями своими»: «старостамъ по 10 гривенъ, а смердомъ по гривнѣ, а новъгородьчемъ по 10 всѣмъ»»[993]. Судя по полученной сумме, здесь старосты приравниваются к свободным горожанам – новгородцам.

Само слово староста стоит в ряду подобных ему старец, старейшина, старейший и т. п., и в древнейших его упоминаниях нет основания всегда и непременно усматривать привычное нам значение должностного лица, которое оно получило позднее в Великом княжестве Литовском и России[994]. В «Правде Ярославичей» упоминаются «сельский» и «ратайный» «старосты княжие» в качестве княжеских агентов[995], но должность обозначается здесь не самим словом староста, а словосочетанием с двумя уточняющими определениями к этому слову.

На мой взгляд, в этих новгородских «старостах» надо видеть тех же людей, которые несколько иначе были обозначены в летописном известии о пирах Владимира как «сотские, десятские и нарочитые мужи» и которые выше были определены как верхушка городского населения, облечённая некими властными полномочиями в сфере городских финансов и производства. Соединение двух черт – повышенный социальный статус и исполнение должностных обязанностей– характерно как раз для той семантики, которая позднее фиксируется за словом староста[996]. Очевидно, оно позволяло выразить одновременно эти две черты, которые в сообщении о пирах Владимира были как бы распределены между собственно названиями должностей (сотские и десятские) и обозначением общего характера («нарочитые мужи»). Тогда становится понятно, что в одном случае старосты могли идти «под одну гребёнку» с прочими городскими жителями – когда делилась военная добыча, – а в другом – когда собирались средства на войну – они отделяются от прочих горожан. В первом случае определяющим, видимо, был сам статус свободного полноправного «гражданина», а во втором принималось во внимание прежде всего фактическое имущественное состояние. По этому последнему показателю виднейшие городские предприниматели занимали место в «иерархии» между обычными горожанами и боярами – либо приблизительно посередине, если поправлять текст ПВЛ, вставляя вместо «по 4 куны» «по 4 гривны», либо значительно ближе к боярам, чем к остальному населению (4 куны относятся к 10 гривнам как 1:62,5, а 10 гривен к 18 как 1:1,8).

Скорее всего, эти старосты составляли целиком или в основном ту группу, которая в другом месте рассказа Н1Лм о борьбе Ярослава и Святополка обозначена как «вой славны тысяча». Это последнее выражение просто имеет в виду военный отряд, но люди-то те же самые[997]. И не случайно, что при переработке этого рассказа составитель ПВЛ заменил это выражение на «нарочитые мужи»[998] – по всей видимости, он догадывался, о каких людях приблизительно идёт речь, и применил те слова, которыми они именовались в известии о пирах Владимира. Более того, можно думать, что слова, этимологически связанные со словом староста, тоже в каких-то случаях могут обозначать тех же людей.

В своё время В. О. Ключевский высказывал мнение, что под летописными обозначениями «старцы градские» и «старѣишины по всем градомъ» скрывается «образовавшаяся из купечества военно-правительственная старшина торгового города»[999]. Главными должностными лицами этой городской «старшины» он, опираясь на известие о пирах Владимира, считал десятских, сотских и тысяцких и определял их функции как военные. Современные исследования показывают, что функции должностных лиц децимальной организации лежали скорее в административно-хозяйственной сфере[1000], хотя упоминание «воев славных тысячи», приведённое выше, говорит, что военные функции этой организации всё-таки не были вовсе чужды. Так или иначе, в любом случае нет причин отказываться от тезиса Ключевского о тождественности «старцев градских», «старейшин по градом» и тех сотских, десятских и нарочитых мужей, которые упоминаются в известии о пирах Владимира. На мой взгляд, в пользу этого тезиса говорит, прежде всего, то, что эти обозначения встречаются только в статьях из времени правления Владимира Святого, причём «старейшины по градом» как раз в той же статье 6504 (996) г., где сообщается о пирах Владимира, – сначала о пирах на Преображенье в Василеве (здесь о старейшинах), а затем киевских пирах для всей «дружины» (здесь о сотских и прочих). Все эти статьи присутствуют и в списках ПВЛ, и в Н1Лм (=НС) и восходят, скорее всего, к древнейшему слою летописания[1001]291.

Таким образом, в сообщении о сборе средств для найма варягов Ярославу мы видим те же два элемента общественной элиты, которые указаны в рассказе о пирах Владимира, – знать (боярство) и городская верхушка. О гридях Ярослава не сказано, возможно, потому, что из них у Ярослава в тот момент просто никого не осталось (он прибежал в Новгород, как сообщает сама летопись, только сам-четыре), но скорее потому, что как «люди дома» князя они не могли и не должны были участвовать в общегородском сборе средств; они получали жалованье от князя, и их деньги были фактически княжеские. Здесь пролегала принципиальная грань между гридями и боярами – одни были людьми «княжого права» или дружиной в собственном (научном) смысле этого слова, другие – людьми, вступавшими в некоторые отношения с князем (которые можно назвать вассально-договорными), но в принципе не зависимые от него и тесно связанные в бытовом и практическом смыслах с городской средой.