Меридон - Филиппа Грегори

Я согласилась:

– Я хочу учиться.

Я не сказала: «Чтобы, достигнув совершеннолетия, все изменить», – но эта мысль повисла между нами в воздухе.

– Возможно, когда ты увидишь, как идут дела у соседей и как они идут в Широком Доле, ты станешь смотреть на все по-моему, – мягко произнес мистер Фортескью.

– Возможно, – сказала я.

Он протянул руку, и я подала ему свою, как меня учили.

Я уже умела не отшатываться. Леди Клара ругала меня за чувствительность к чужим прикосновениям и заставляла стоять смирно, а сама ходила кругами, похлопывая меня по щекам, по плечам, по рукам, ерошила мне волосы.

– Вот! – говорила она, совершив круг. – Я не жду, что ты станешь вешаться на своих друзей, но ты девушка, а девушки должны быть доступны ласке.

Так что для меня не составило бы труда подойти к мистеру Фортескью и дождаться, пока он поцелует меня в лоб или даже поцелует мне руку. Но он не сделал ни того ни другого. Он пожал мне руку, словно я – молодой джентльмен, и касание его было твердым и дружеским.

– У тебя есть мой адрес, – сказал он, поворачиваясь и садясь на лошадь. – И что бы ты ни думала о моем попечительстве, помни, что я твой друг, что я пытался сделать все возможное и для тебя, и для этой земли. Если тебе что-нибудь понадобится, пошли за мной, и я тут же приеду.

Я сухо на это улыбнулась, думая обо всех тех годах, когда была голодна. Теперь мне предлагали помощь – теперь, когда я жила в доме с двадцатью слугами и ела четыре раза в день.

– Думаю, я сама смогу о себе позаботиться, – сказала я.

Он взялся за поводья и посмотрел на меня.

– По этому поводу наши мнения тоже расходятся, – сказал он мягко. – Я думаю, ты слишком долго пыталась сама о себе заботиться. И так устала сама о себе заботиться, что загнала всю боль внутрь, чтобы никто не мог ее облегчить или утешить тебя. Я бы всей душой хотел увидеть, как ты устроишься здесь, где о тебе заботятся, где ты могла бы вернуть себе что-то из детства, которого у тебя не было.

Он прикоснулся к шляпе, прощаясь со мной и леди Кларой, махавшей ему отделанным кружевами платочком из окна гостиной, потом тронул лошадь и поехал прочь по аллее.

Я смотрела ему вслед, на его широкие плечи и слегка склоненную голову. Смотрела и понимала, что, если бы у моей настоящей мамы, Джулии, был выбор, он стал бы ее мужем. Если бы она осталась жива, он был бы моим папой. Я смотрела, как он уезжает, оставляя меня Хейверингам, и отказывалась слышать то, что он сказал – что я загнала свою боль внутрь.

Я не признавала потерь. Я не хотела ощущать, что потеряла его. Я отказывалась чувствовать утрату.

– А теперь, – сказала леди Клара, присоединившись ко мне на террасе и глядя вслед мистеру Фортескью, – теперь, девочка моя, ты начнешь работать.

Я рассмеялась, поскольку работы повидала столько, сколько леди Кларе и не снилось. Но когда работа началась, смеяться мне хотелось куда меньше.

Трудно, разумеется, не было – не как на трапеции или с лошадьми. Но было куда утомительнее, чем мои прежние занятия. К вечеру я уставала, словно вкалывала целый день, и не могла понять, что меня так измучило. Леди Клара неусыпно за мной следила, заставляла меня проходить по комнате десять раз подряд, садиться в кресло и вставать с него – снова и снова. Приказывала подать к крыльцу коляску, потом фаэтон, потом двуколку, и гоняла меня вверх-вниз по ступеням, раз за разом, пока я не научилась не наступать на подол платья и не втыкаться шляпкой в крышу кареты.

Мы ели с ней вдвоем. С нами не было даже Перри; слуги накрывали стол, и их отпускали. Потом она терпеливо, как сиделка при слабоумном, учила меня держать нож и вилку одновременно, класть их на тарелку, пока жуешь, пить из бокала, прожевав, так, чтобы на краю не оставался жирный след. Учила беседовать за едой, справляться с куриными крылышками и резать кости, не хватая их и не таща в рот, чтобы обгрызть и обсосать. Учила вытирать кончики пальцев о салфетку, держать салфетку на коленях, чтобы она не падала на пол. Объясняла, сколько нужно пить вина, когда прилично отказаться, а когда согласиться.

Каждую минуту, постоянно, она поправляла мою речь. Просто подняв красиво изогнутую бровь, она давала мне понять, что я перешла на язык роми, говорю грубо или неприлично. Я снова и снова пыталась ей что-нибудь сказать, и она заставляла меня оттачивать фразы, как лошадь оттачивает трудный прыжок, пока у меня не получалось подобрать правильные слова и правильный тон.

– К счастью, некоторые из самых высокородных светских дам говорят, как крестьянки, – язвительно говорила леди Клара. – А многие умеют читать и писать не больше твоего. Но ты, Сара, будешь учиться. Ты схватываешь на лету.

Я невольно начала ее уважать. Что бы я ни натворила – даже ее длинные ресницы ни разу не дрогнули. Какие бы ошибки ни совершала – а я была слишком невежественна, чтобы понять, как это могло ее оскорбить, – она ни разу не выказала удивления.

Однажды вечером, после особенно трудного дня, когда она пыталась научить меня срезать в саду цветы и расставлять их в вазе, я взорвалась:

– Леди Клара, это безнадежно! Я уже с ума схожу, и вас я, должно быть, достала до смерти. Я никогда не выучусь! Я слишком поздно начала. Вы пытаетесь обучить меня трюкам, которые я должна была освоить, когда училась ходить. Я слишком стара для них! Я вернусь домой и позову к себе ту пожилую даму, которую советовал мистер Фортескью. Всему, что мне следует знать, я никогда не научусь, и вас, наверное, уже выворачивает от этих уроков.

– Не говори «выворачивает», – тут же сказала она. – И «достала».

Она помолчала.

– Нет, дорогая, – сказала она потом. – Я не утомлена, и, на мой взгляд, у тебя хорошо получается. Я не расположена сдаваться. Думаю, ты дашь мне основания гордиться тобой, всеми нами. Я хочу продолжать. Меня радуют твои успехи.

– Но, леди Клара, – сказала я. – Сезон начинается в августе. Я не буду готова к сроку.

Она откинула голову на спинку кресла в гостиной. Мы находились в голубой гостиной, где цвет обивки подходил к цвету глаз леди Клары, словно был выбран с умыслом. Возможно, так оно и было.

– Это решать буду я, – сказала она. – Я вывожу тебя в новый мир, и тебе придется довериться моему суждению. Я буду говорить тебе – что для тебя лучше и когда ты будешь готова.

– А потом? – бесцеремонно спросила я. – Когда я буду готова, когда вы выведете меня в общество? Что тогда? Как вы думаете, что тогда?

Она подняла брови, но ее голубые глаза были отстраненными и очень холодными.

– Будешь развлекаться, – сказала она. – Ты – наследница изрядного состояния. Тебе покровительствует женщина, чьи рекомендации безупречны (я о себе), и сопровождать тебя будет самый привлекательный молодой человек в Лондоне, пэр королевства (это, помогай нам Боже, Перри). Если хочешь войти в общество, тебя ждет вершина всех твоих устремлений.