Мама!!! - Анастасия Миронова

Мама его – это все знали – пьяная почти всегда, она и не выходит на улицу. Если свет в окне не горит, валяется, значит, может, и не одна. Сколько комнат у них и была ли у Максимки своя, Саша не знала, может, он домой не хочет, потому что в их единственной комнате пьяные мамины собутыльники лежат? Но какая разница? Главное, что Максимка проводит.

Он вышел вперед и как бы повел их за собой. Они молчали, да и обсуждать было нечего, потому что даже Саша бы не смогла объяснить, что же такое тяжелое, страшное на нее вдруг стало давить от криков «Листьева убили», от его фотографии в очках и подтяжках. Если уж и Саша не могла объяснить, откуда вдруг появилась эта невыносимая тревога, эта уверенность, что впереди, возможно, прямо сейчас, вот здесь, за магазином, им всем придет конец… Если Саша не знает и не умеет, остальные вообще ничего не скажут, Саша самая умная. Поэтому она и не ждала, что кто-то заговорит – они не могут. Но по ним видно, что все они, даже Максимка, запущенный и грязный, даже Оля, и даже веселая Анька чувствуют то же самое. Максимка прошел еще один дом-барак и свернул с дороги во дворы. Понял, что никто за ним не идет, остановился.

– Так ведь короче! – зазывно махнул им рукой.

Они не двигались. Максимка постоял-постоял и вернулся к дороге. Догадался, что им страшно. Он-то с трех лет тут бегает один, всех алкашей знает, а девочки боятся. Особенно сейчас. Мякишев довел их до магазина. Там горел внутри свет, теперь продуктовый работал до восьми, в магазине видны яркие витрины холодильников с продуктами и ни одного продавца. Анька первой заскочила в тамбур.

– Погреемся! – сказала она.

В огромном зале, где во времена очередей набивалось, наверное, по пятьсот человек, никого не было. Над прилавками, мерцая и потрескивая, горели длинные лампы. В крайнем от выхода отделе с макаронами, конфетами и пирожными виднелась у весов табличка «Перерыв 5 минут». В молочном отделе на прилавке лежали на разделочной доске едва начатая голова сыра и большой нож. В мясном вместо продавщицы сидела кошка. Хлебное окно было закрыто. В кассах тоже никого. И так неприятно посверкивают лампы, будто напряжение сейчас скакнет.

В самом дальнем углу магазина, между хлебным и мясным отделами, мыла пол старушка. Мякишев прокричал ей:

– А где все?

Она не услышала. Тогда они вчетвером подошли к ней и похлопали старушку по спине. Анька спросила:

– Бабушка, что случилось?

Уборщица испугалась:

– Батюшки, так ить и в могилу можно свести.

Она отжала тряпку, поставила швабру, сунула черенок в подмышку и вытерла о передник руки:

– Вы за хлебом? Я позову, обождите.

Мякишев помотал головой:

– Та не, мы погреться.

– Обогреться? Ну грейтесь, милые, грейтесь, тока не наследите мне.

Она продолжала стоять и смотреть на них. Анька громко, как привыкла кричать бабе Тоне, спросила:

– Так где все-то?

– Все где? Так телевизер смотрют. Новости там.

Тут Саша не удержалась:

– А вы почему не смотрите? Ведь Листьева убили.

– Та я, доченька, слышу плохо. Да и сроду у меня телевизера-то этого не было, я ить и не знаю, кто ихний Истьев-то… или как, говоришь, Листьев? Хороший, однако, был человек, вишь, как все всполошились-то. Даже главная наша переживаит. Сейчас они по новостям досмотрют, да и выйдут все. Закрываться ж скоро пора.

– Ну, до свидания, – сказал Максимка и направился к выходу.

– Обогрелися уже? Ну, бегите, бегите домой. Родители, поди, заждалися.

Саша хотела сказать, что они здесь мнутся, потому что родителей дома нет. Ну, или – она посмотрела на Мякишева – кое у кого валяются на полу пьяные.

Они вышли из магазина. Сначала довели до дома Вику Иващенко. Ее отец курил на балконе, он крикнул ей:

– Давай, я выхожу. – И пошел встречать.

Потом проводили Аньку. Родителей, как ни странно, еще не было, хотя они сейчас никуда не уезжали – торговали на рынке. Пока закончат, пока вещи спакуют, пока ларек закроют – возвращались поздно. Аньку проводили до квартиры. Она открыла дверь своим ключом – за ней стояла баба Тоня. В комнате был включен телевизор. Новости уже кончились, снова была видна фотография Листьева. Баба Тоня погладила Аньку по голове и впустила. Потом так же погладила по шапке Сашу:

– Шурочка, посидишь у нас? Нет? Домой почешешь? Мать-то дома?

Саша мотнула головой. Привыкла, что баба Тоня не слышит. Но откуда же она узнала, что домой идти Саша не хочет? Они с Мякишевым вышли на улицу. Очень непривычно идти с мальчиком рядом, быть с ним наедине, да еще с таким хулиганом. Саша, вообще-то, считала, что она влюблена в Ваню Дылду. Завтра он тоже будет играть в «Любовь с первого взгляда». Саша хотела заплакать, потому что она там не играет. Но любовь к Ване была какая-то неясная, больше похожая на злость – Ваня с ней не сидит, не встает рядом во время игр и на новогодней дискотеке танцевал только с Машей Афанасьевой. Максимка вызывал в ней другое чувство. Казалось, будто она голая на крыше танцует среди белого дня или делает еще что-то такое вызывающее, а все на нее смотрят и думают: ну и ну, Саша идет с мальчиком, да еще с Мякишевым! Она его не боялась, конечно, даже жалела всегда, с самого садика, особенно после того как в новогодние каникулы мама ему рот порвала. Схватила ручку от сковородки, такую съемную штуку, чтобы за горячий чугун не браться, хотела Максимку ударить ею, но как-то неудачно зацепила ему рот, вернее, щеку, и порвала ее почти до уха. Максимку зашили. Но он еще плохо говорил, будто у него полный рот. Саша, когда его такого увидела, долго плакала дома от жалости. А Максимка – ничего, смеялся, бегал на переменах, получал от учителей. В пятом классе учителя уже никого не били. Только Максимку. Его не боялись бить. А он позволял. Хотя мог бы за себя постоять, ведь других мальчишек он сам бил. Жаль Мякишева.

– А ты знаешь, что тебя воспитательница усыновить хотела? – ляпнула она вдруг, ни с того ни с сего.

Максимка обернулся и удивленно на нее посмотрел. Даже шапка на лоб налезла. Он сдвинул ее на затылок:

– Какая?

– Да я не помню, как ее звали. Была такая, в последние уже дни перед нулевым классом. Вместо нашей основной, я ее тоже не помню. Ты спал, а она над кроваткой